Во имя жизни - [129]

— Мы тянем лямку на ферме, — ответила Пина, — потому что нам обещали, что, если мы там будем работать, эти сто семьдесят три гектара земли разделят и нам выдадут участок.

— Пусть я не могу пахать, — добавил Даниэль, — но со своим наделом я управлюсь — хоть ползать буду с мотыгой, а его перекопаю. Мы с Пиной решили, что ради наших детей на все пойдем. Тогда с ними не случится такого несчастья, как с их отцом. Они разбогатеют на этой земле, потому что это будет их собственная земля!

— Замолчите! Тише! — Сегодня окрики Даниэля громче, чем обычно, и выше занесен ремень, но дети не испугались его.

Только что они съели жидкую кашу из пригоршни риса, взятой в долг у дядюшки Силанга. Эдмонд просил дать им побольше, но дядюшка отказал, потому что у них самих почти ничего не осталось.

Сначала Даниэль поискал во дворе, чем можно было бы накормить детей. Но молодые листочки батата были совсем маленькие, а клубни всего с земляной орех — он не стал их копать. «Эх, остается только есть траву и листья какао!» Ему все же удалось сварить кашу из этой горсти риса, залив его водой, чтобы он побольше разбух. Сам он есть не стал, потому что и детям-то не хватало. Они были голодны. Сегодня его дети плакали от голода. Больше всех Даниэль жалел младшего, которому было только два года. «Почему и он должен страдать?»

Полдень. Надо опять чем-то кормить детей, но у кого еще он может взять в долг? Они обращались уже почти ко всем соседям. Ни у кого ничего нет. «Думай, думай, думай!» В голову пришло имя старосты Лукаса.

Даниэль поднялся, наказав Эдмонду:

— Присмотри за братом и сестрой. Я пойду в деревню к старосте, попрошу что-нибудь дать нам в долг.

Дети с надеждой смотрели на него широко раскрытыми глазами.

Староста Лукас невольно нахмурился, когда увидел

Даниэля. «Опять будет напоминать о своем земельном наделе», — со злостью подумал старик. Прикурив, староста затянулся, сплюнул и только тогда заговорил:

— У меня нет ничего нового по поводу твоей просьбы, Даниэль. Твое дело трудно уладить, и ты сам виноват в этом. Что тебе стоило, когда с тобой беседовали, сказать, что ты крестьянин и у тебя есть карабао. Тогда бы тебе тоже выделили надел. Не надо было тебе говорить, что ты резчик по дереву. Я, правда, тоже буду принимать участие в распределении земли, но, по-моему, ты не сможешь ее обработать.

— Я сказал только правду, — ответил Даниэль.

— Мозги, Даниэль, мозги надо иметь! — засмеялся Лукас. — В этой жизни нужно думать, если хочешь разбогатеть и выйти в люди. Пора бы уж тебе знать, когда лучше сказать правду, а когда соврать! — Староста снова затянулся, несколько раз сплюнул и посмотрел на Даниэля. — Ладно, давай начистоту, Даниэль. Тебе не дали и не скоро дадут надел, потому что, во-первых, ты неправильно ответил на вопросы, во-вторых, с тобой случилось несчастье. Первыми будут те, кто может обрабатывать землю.

— Но, староста, вы ведь видели, что я могу обрабатывать землю мотыгой, стоя на коленях! В нашем огороде я все сам сажаю.

— Да, я видел, — перебил его староста, — ты действительно можешь обработать грядки во дворе, но если ты будешь три гектара обрабатывать ползком, то не успеешь до начала дождей!

Даниэль приподнялся со стула:

— Дайте мне возможность попробовать. Ведь важно то, что я стараюсь. Вот другие — у них тоже еще не обработаны поля, почему же их этим не попрекают? Почему бы нам не выделить землю, если мы хотим работать?

Староста разозлился.

— Ты будешь меня слушать, Даниэль? — У него чуть сигарета не выпала изо рта. — Мы с тобой с чего начали, тем и кончили! Кроме тех двух причин, о которых я тебе уже сказал, есть и еще одна. Не забывай, что ты преступник!

Даниэль встал, и староста Лукас отшатнулся. На шее Даниэля вздулись жилы.

— Я преступник поневоле! Я скорее умру, чем украду или совершу какое-нибудь преступление! Но моего отца убили! Убили!!!

— М-мы н-не должны ссориться, Даниэль! Я просто объяснил тебе, — заикаясь проговорил Лукас. Даниэль задыхался от гнева, но он взял себя в руки, повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь. Оправившись от страха, староста пробормотал:

— Думал, не жить мне уже на этом свете! — И почесал голову. — Зачем я, дурень, ему это ляпнул?

У Даниэля потемнело в глазах от обиды. В ушах у него звенело — то ли от голода, то ли от ярости. Он весь дрожал.

Дети радостно бросились Даниэлю навстречу, но, увидев, что он ничего не принес, снова захныкали: «Ты сказал, что принесешь поесть!», «Ой, я хочу есть!», «Папа, у меня болит живот!»

Даниэль, не удержавшись, пребольно отшлепал детей. Они забились в угол, на их лицах был написан ужас. Он в первый раз поднял руку на своих малышей! И даже на самого младшего! Даниэль вышел во двор, в доме ему вдруг стало душно. Вдали он увидел Пину с Тино. Они о чем-то весело разговаривали, и Тино продолжал смеяться, даже когда они уже были напротив их ворот. Острая боль пронзила грудь Даниэля. Он вернулся в дом, уселся у окна и уставился в него невидящим взглядом.

Увидев мать, дети заревели во весь голос и начали жаловаться на отца.

— Господи, что у вас тут случилось? — спросила Пина у мужа. Даниэль сделал вид, будто не расслышал вопроса. Пина пошла на кухню. Увидела горшок, в котором не было ни зернышка риса.