Во имя отца - [18]

Отец Панровский хриплым шепотом спросил:

— Что бы вы хотели сказать?

Кардинал заговорил негромким, но резким голосом:

— Отец мой, простите меня, ибо я согрешил. Я позволил своему желанию и намерению возобладать над моими обязанностями. Иногда я не замечаю людей, которые испытывали страдания и которые могут мне помочь.

Священник немного успокоился. Это всего лишь неизбежные угрызения совести могущественной личности. Разговор продолжал течь в том же русле, прошла минута или чуть больше. Но тут Менини задышал учащенно, он опустил голову и заговорил шепотом. Он говорил о страшном грехе. Он задавался вопросом, совершил ли он его во имя Господа или под влиянием гордыни. Это был глас страждущей души, взывающей к человеку, прошедшему через нечеловеческие испытания. Наступила тишина, прерываемая только тиканьем часов. Это уже было слишком для отца Панровского, но ведь он слушал исповедь и должен был дать какой-то ответ; он должен был успокоить и понять. Менини ждал его слов.

— Сын мой, да, сын мой, недостойно поступать плохо, когда ты осознаешь это. Но также неверно не делать ничего против зла. Мы грешим, потому что мы — люди, а Бог нас понимает... и ты будешь прощен.

Панровский почувствовал, как ослабли руки, сжимавшие его запястья. Кардинал медленно поднял голову и перекрестился. Затем он поцеловал свой золотой нагрудный крест. Они оба встали, и Менини проводил священника до двери. Отец Панровский тихо склонил голову, поцеловав руку кардинала. Затем, с трудом разогнув спину, посмотрел Менини в глаза. У него был понимающий взгляд.

— Я буду молиться за вас, Ваше Высокопреосвященство.

— Спасибо, отец мой. Желаю вам удачной дороги. Господь с вами!

Когда закрылась дверь, Менини нащупал у себя в потайном кармане ключ от стола. Теперь пришло чувство покоя он был в безопасности.

Глава 5

— Ты слишком привлекательна, слишком!

— Я очень сожалею, отец мой.

Ван Бурх засмеялся.

— Интересно, хоть одна женщина когда-нибудь сожалела об этом?

Он встал из-за стола и подошел к Ане. Она была озадачена и стояла, не шевелясь, а голландец внимательно рассматривал ее. Она была одета в белую блузку, синюю юбку и черные лаковые туфли на высоком каблуке. Ван Бурх покачал головой.

— Я заказал для тебя настоящую коммунистическую одежду и косметику. А то ты выглядишь, как модная посетительница дорогого магазина.

— Но что же я могу поделать, отец мой?

Ван Бурх пропустил вопрос мимо ушей. Он еще раз обошел вокруг Ани и промолвил:

— Волосы. Придется покрасить твои волосы.

У нее были длинные пышные матово-черные волосы.

— Нет, что вы! Это же преступление!

— Тихо! Но сначала мы должны будем постричь тебя, Аня. Я думаю, что тебе будет к лицу что-нибудь вроде «каре». Ты не должна быть слишком привлекательной. Человек, который будет твоим «мужем», довольно симпатичен, но ты не можешь быть так красива, как сейчас. Он посмотрел на ее ноги.

— Так, высокие каблуки не подойдут. Нужны туфли без каблука!

Аня уже почти не слышала его. Она дрожала от страха за свои волосы. В душе она считала, что это единственное, что осталось от нее как женщины. Еще совсем маленькую монахини учили ее ухаживать за волосами. И перед сном, и утром перед молитвой она долго и тщательно расчесывала их, получая от этого огромное наслаждение. По утрам она аккуратно прятала свои волосы под накидку, чистую и накрахмаленную. Ван Бурх улыбнулся:

— Мы тебя превратим в модницу на коммунистический вкус. Не очень яркий лак на ногтях, побольше румян на щеках и толстый слой темной губной помады. Несколько металлических браслетов на запястья, а на шею — дешевую серебряную цепочку со знаком "А".

Он опять обошел вокруг нее, как бы примеривая на сестру Анну нарисованный им облик.

— Нужна еще пара широких дешевых поясов с металлическими пряжками... Понадобится несколько париков, и конечно, не светлых — чтобы гармонировали с цветом кожи. Так, Аня, а теперь сними туфли и пройдись по комнате.

Она сбросила туфли и прошлась перед ним несколько раз. Он опять вздохнул.

— У тебя походка монахини.

— Но ведь... Как это, походка монахини? Разве такая походка чем-нибудь отличается от обычной?

— Вот посмотри на меня.

Ван Бурх поднял голову, расправил плечи, прижал руки к телу и пошел мелкими шажками по комнате с выражением благочестивости на лице. И Аня невольно расхохоталась. Он вдруг действительно на миг представился ей монашкой. У голландца был поразительный талант к перевоплощению, из него вышел бы неплохой комик.

— Ну а как же мне тогда ходить? — спросила Аня.

— Сейчас покажу.

Он весь как будто преобразился. Даже не сделав ни одного шага, он уже был девушкой, осознающей свою привлекательность. Его руки и ноги задвигались совершенно свободно. Он поправил воображаемую прическу и пошел дальше. Он кидал кокетливые взгляды. Его левая рука как будто прижимала к боку воображаемую сумочку.

И опять зрительница засмеялась, но затем задумалась. Она поняла всю разницу между тем, как она привыкла держать себя на людях, и тем, как ей теперь надлежало это делать.

— Но у меня же нет вашего таланта. Как я смогу научиться так ходить?

— Я научу тебя, Аня. Ты теперь будешь проводить много времени на улицах. Внимательно наблюдай за тем, как ходят другие женщины, разговаривай со всеми... и, конечно, с мужчинами. Учись ходить в магазин, говорить по телефону, носить сумочку. Ты должна теперь смотреть на все это по-иному. Ты будешь заниматься этим по утрам каждый день всю следующую неделю. Ты должна будешь ходить по закусочным, ездить в транспорте, ходить по вестибюлям гостиниц и изучать достопримечательности города. У тебя есть какие-нибудь светские знакомые в Риме?