Во имя истины и добродетели - [15]

— Сколько стоят твои горшки, девица? — спросил Сократ, дивясь на ее красоту.

Девица же, взглянув на драный хитон Сократа, отворотилась от него.

— Почем горшки? — в другой раз спросил Сократ.

И тогда горшечница сказала:

— Да на какие же шиши ты собрался горшки покупать, оборванец? У тебя небось и обола[60] за душой не сыщешь?

— Покупать горшки я, может быть, и не собирался, а вот завладеть ими вместе с тобой, красавица, я, пожалуй бы, смог, — лукаво ответил Сократ, привлекая любопытство горожан, знавших, что там, где появляется афинский Марсий, всегда найдется место для веселой шутки.

— Уж не хочешь ли ты ко мне посвататься? — рассмеялась горшечница, показав свои ровные, как чесночники, зубы.

— А почему бы и нет? — улыбнулся Сократ.

Она же сказала, весело подбоченясь:

— Вот умора! Да кому ты нужен с этаким брюхом?!

И смех послышался в толпе зевак, а голос чей-то сказал:

— Так ведь это же Сократ, Ксантиппа!

— A-а, так это ты и есть Сократ! — удивилась Ксантиппа. — Слышала я, что ты не больно-то красив, но такого лысого урода и представить не могла! Ладно, Сократ: пошутил — и будет, некогда мне с тобой лясы точить…

И сказал Сократ, качая головой:

— Да вовсе я и не шучу, Ксантиппа: ты ведь мне и в самом деле приглянулась. Так что почему бы нам не пожениться, а?..

И, всплеснув руками, Ксантиппа сказала:

— Вы поглядите на него! Я ему приглянулась! Да ты-то мне не больно! Да и какой из тебя муж! Ты же гол как сокол!..

И напомнил кто-то из толпы:

— Да разве голова Сократа ничего не стоит?..

Ксантиппа же сказала:

— А толку что с его головы, если мудрость свою она расточает всем бесплатно? Или, может быть, при нужде прикажете сдавать эту голову ростовщику-меняле?

И сказал Сократ с улыбкой:

— Напрасно, Ксантиппа, ты думаешь, что у Сократа ничего больше нет, кроме этой бесполезной головы. У него еще имеется в придачу пара рук, пригодных в хозяйстве! — И с этими словами, выхватив из-за прилавка завизжавшую Ксантиппу, играючи вскинул ее над своей головой Сократ и усадил на самый большой горшок, стоявший рядом.

Ксантиппа же, от стыда за наготу своих статных ног, вынырнувших из-под пеплоса по самые коленки, размахнувшись, шлепнула Сократа по щеке.

— Вот это женщина! — восхитился Сократ, поглаживая щеку.

А кто-то из хохочущих зевак сказал:

— Нет, Сократ! Не подойдет она тебе: уж больно норовиста!..

— Ошибаешься, приятель, — возразил ему Сократ. — Тому из наездников большая слава, у кого норовистая лошадь! — и помог освободить из устья горшка крутобедрую Ксантиппу…

И в тот же день, отвезя тележку с непроданными горшками Ксантиппы в дом к отцу ее, гончарному мастеру Нактеру, посватался Сократ, а погодя неделю, в праздник Кружек, справили они с Ксантиппой свадьбу в сопровождении друзей и факельного шествия. В приданое же дочери отдал Нактер пятьсот кустов виноградника из своего участка в близлежащей деревушке Гуди.

…И Сократ не ошибся в Ксантиппе: несмотря на норовистый нрав, сделалась она и любящей женой, и домовитой хозяйкой, а Лампроклу — матерью, строгой, но справедливой. Была, как говорили, и Ксантиппа счастлива мужем, и только одно огорчало ее: нужда глядела в доме из каждого угла, Сократ же не стремился к денежной жизни; сам довольствуясь малым, он призывал к тому же сына и жену, говоря: «Мы едим, чтобы жить, а другие живут, чтобы есть». Когда Ксантиппа ссылалась на богатых, у кого рабы живут лучше, чем Сократова семья, он отвечал: «А что проку от богатства? Оно лишь развращает человека». И повторял: «Серебряные сосуды и пурпурные одежды в театре хороши, а в жизни — смешны!»

И позвал он однажды к обеду богатых гостей, Ксантиппе же сделалось стыдно за скудность стола, но Сократ ее утешил, говоря: «Не тревожься. Если они люди порядочные, они пас не осудят, а если пустые, то нам до них дела нет».

Своим привычкам он не изменил, большую часть времени проводя в беседах с афинянами, и только появлялся перед ними не в драном хитоне, как прежде, а в чисто выстиранном и заштопанном Ксантиппой; когда же отправлялся к именитым людям или в театр, то, по настоянию жены, надевал еще сандалии. В ответ на упреки Ксантиппы, что-де, имея возможность хорошо зарабатывать, беря за свои собеседования какую-либо плату, он этого не делает и делать не хочет, спросил ее Сократ:

— Какой из божественных даров, Ксантиппа, мы более всего ценим в женщине?

— Ее красоту, наверно, — ответила жена, вспомнив о своей пригожести.

— А в мужчине?

— Думаю, что разум…

— А теперь скажи: как мы называем женщину, кто главный дар богов, свою красу, продает за деньги?

— Продажной девкой! Как же еще!

— Так не вправе ли мы и мужчину, торгующего своим умом, уподобить продажной девке?

— Но ведь софисты-мудрецы берут за обученье плату! — нашла что возразить Ксантиппа.

Сократ же сказал:

— Потому-то я уподобляю их блудницам!..

Когда же не хватало у Сократа слов образумить жену, хватал он ее в охапку и, целуя, душил в своих могучих объятиях, а не то — смеясь, пускался перед нею в пляс; плясал он часто и охотно, говоря Лампроклу, что такое упражнение полезно для крепости тела, и сын, хохоча, пускался в пляс с отцом…

И отступившись, наконец, от нареканий мужу, смирилась Ксантиппа с участью своей, довольствуясь ведением хозяйства на средства, что приносил им виноградник в Гуди да выводок кур…