Во имя государства - [7]

– Ах! – сказал судья.

Из пакета выпала белая дощечка, положенная туда Шавашем.

Императорский наставник спокойно поплевал на лезвие меча, да и сунул оный в ножны. А судья, чтобы скрыть смущение, всплеснул руками и заорал на Лоню:

– Все ясно, – вскричал он, – этот негодяй нашел тайник в сапоге еще раньше! Признавайся, куда ты дел письмо!

– Не брал я никакого письма, – заявил Лоня.

– Что ты врешь, – изумился судья, – палок ему!

Лоню стали бить так, что у него с бедер поползло мясо, но на этот раз Лоня твердо стоял на своем. И то: и так с него спросят за письмо, и так спросят.

А господин Андарз стоял у стены, сложив на груди красивые руки.

Тут вмешался молодой помощник судьи:

– Видимо, преступник говорит правду. Вину свою он признал, схвачен с поличным, деньги и ценности все нашли при нем, и всю ночь он был на виду. Куда б он успел что-то спрятать?

– Похоже, что так, – согласился судья.

Лоню попрыскали водичкой и унесли. Господин Андарз, распрощавшись, направился к своему паланкину. Распорядился: «Доставьте тело в мой дом. Погребальные расходы беру на себя».

Судья завершил судебные церемонии, налил в жертвенник Бужвы молока и вина и отправился в ближние покои. Зала опустела.

Шаваш вылез на крышу, спрыгнул в казенный двор и схоронился там в пустой бочке, а когда во двор опять пустили народ, смешался с толпой просителей, выскользнул за ворота – и был таков.

* * *

Через час Шаваш вошел в кабачок «Шадакун». Стены кабачка были покрашены синей краской, и на синем фоне был нарисован рыбий бог Шадакун.

Перед богом, в память о его варварском происхождении, дымился фитиль, вставленный в козий помет, смешанный с травой и нефтью. В руке бог держал корзинку с рыбой, и вместо лица у бога было большое медное зеркало. Под богом, на циновке, сидел Исман Глупые Глаза. Исман пил рисовую водку и глядел на свое отражение в боге.

Исман Глупые Глаза был когда-то писцом в министерстве, но его начальник был к нему недоброжелателен. Как-то Исман сделал описку в подорожной. «Глупые твои глаза», – сказал начальник, и Исмана уволили. Он стал давать всякие полузаконные советы делателям денег и прочим разбойникам, а в последние месяцы, когда господин Нарай стал этих разбойников изживать, совсем опустился и не просыхал.

Исман допил бутылочку и попросил еще.

– А кто платить будет? – спросил хозяин харчевни.

– Слушай, – сказал Исман, – я тебе заплачу в следующем рождении, а?

– Пошел вон, – сказал хозяин харчевни.

Исман обиделся:

– Слушай, – сказал он, – или ты не веришь в следующее рождение? Думаешь, господину Нараю такое понравится? Только бунтовщики и еретики не верят в следующее рождение!

– Пошел вон, – повторил трактирщик.

Тут Исман стал ругаться, но трактирщик не обращал на него внимания, зная, что Исман его не убьет. Шаваш вытащил «розовую» и отдал ее трактирщику. Потом подумал и вытащил вторую.

– Ого, – сказал трактирщик, – ты сегодня с добычей.

Шаваш подошел и сел на циновку рядом с Исманом. Трактирщик принес им чашки и плетеный кувшинчик с вином. Исман вставил соломинку в чашку и стал сосать вино. Шаваш тоже вставил соломинку в чашку, но вина сосать не стал.

Шаваш вытянул из рукава третью «розовую» и стал на нее смотреть.

– Слушай, Исман, – вдруг спросил Шаваш бывшего чиновника, – а правда, что государь однажды подарил господину Андарзу бумагу в сто тысяч «розовых» и просил употребить ее наилучшим способом, – а Андарз взял перо и написал на этих деньгах свои стихи?

– Правда, – сказал чиновник, – только он написал не свои стихи, а стихи Адинны.

– А чем стихи Адинны лучше стихов Андарза? – полюбопытствовал Шаваш, который разбирался в стихах гораздо хуже, чем в чужих кошельках.

– По-моему, стихи Адинны хуже стихов Андарза, – сказал Исман. – По-моему, Андарз лучший поэт, чем кто бы то ни было после Трех поэтов Пятой династии.

– Не скажи, – вмешался хозяин, – пока человек не умер, нельзя сказать, хороший он поэт или плохой. Потому что еще не было случая, чтобы хороший поэт не умер плохой смертью.

– Вряд ли господин Андарз умрет плохой смертью, – возразил бывший чиновник, – государь его нежно любит, и если бы не он, ты бы сейчас не угощал меня вином из Хабарты, потому что ее бы захватили варвары.

– Ну, – покачал головой хозяин, – если господин Андарз умрет спокойной смертью, то после смерти окажется, что он был плохой поэт.

Трактирщик высказался и ушел протирать чашки, а Исман остался нюхать лепешку и смотреть на свое отражение в боге.

– Слушай, Исман, – сказал Шаваш, – а откуда взялись деньги?

– Деньги, – сказал Исман, – ввел государь Иршахчан, чтобы учесть все, что производит страна, и чтобы выдавать чиновникам жалованье не натурой, а кожаными листами, которые можно обменять на продукты в казенных лавках.

– Это ты имеешь в виду настоящие деньги, – сказал Шаваш, – а откуда взялись золотые монеты?

– После государя Иршахчана, – промолвил бывший чиновник, – империя распалась на части, и настали такие времена, что по одну сторону реки было одно государство, а по другую – другое, а на острове между ними было третье. Так получилось, что на кожаную монету, на которую по одну сторону реки обязаны были менять на овцу, по другую сторону реки нельзя было обменять даже на клок овечьей шерсти, и бумага, которая вечером, при одной династии, означала фруктовое дерево, утром, при другой династии, означала разорение владельца. И вообще каждая новая власть не заботилась ни о ремесленниках, ни о земледельцах, а заботилась только о том, чтобы нарисовать побольше кожаных и бумажных денег. Тогда люди стали менять между собой товары на золото и шкурки, а на бумагу меняли только тогда, когда к ним в дом приходили люди с оружием. И с тех пор повелось, что в те времена, когда товар пересекает несколько границ, расчеты ведутся в золоте, а когда он не пересекает границ, расчеты ведутся в бумаге. Государь Иршахчан сказал: «Бумажные деньги означают, что городом правит государь, золотые деньги означают, что городом правят деньги».