Во имя Чести и России - [63]

Саша никогда не мог сопротивляться такому давлению и от поездки отказался. Вместо этого он с горя заперся в своем кабинете и в одиночку покончил со штофом рябиновой наливки. От вина душа его вновь исполнилась жаждой подвига, и он написал письмо на имя Государя, в котором решительно заклеймил тирана, всецело поддержав «благороднейших людей», не пожалевших крови своей ради счастья народа. Письмо было написано в самых жестких тонах и, перечтя его, Саша прослезился от гордости за собственную отвагу и мысленно примерил мученический венец на свою голову. Пусть все знают, что он был одним из них! Что и он не пожалел жизни своей для свободы!

Письмо было запечатано и передано слуге для отправления в Петербург…

Ночью Саше приснилось, будто его возвели на эшафот и надели петлю на шею. Он проснулся в холодном поту, и первые мгновения ему еще чудилась барабанная дробь в ушах. Вспомнив, что накануне отослал в столицу письмо с чудовищными выражениями по адресу Государя, Саша пришел в страшное смятение. Ему представилось, что вот-вот за ним приедут жандармы, заточат его в каменный мешок Шлиссельбурга, закуют в кандалы, а потом… потом… Ощущение петли на шее из ночного кошмара живо воскресло в памяти, и Саше стало тяжело дышать. Страх его был так силен, что ему сделалось дурно.

Впрочем, страх этот оказался напрасен. Через каких-то полчаса выяснилось, что доглядчивая Ольга вытребовала у слуги врученное ему письмо и, не читая, тотчас сожгла в печи. Но этих получаса хватило, чтобы Саша слег с припадком нервной болезни и провел в постели несколько дней. На смену страху пришла глубокая тоска и самобичевание. Ему было стыдно за свою трусость и слабость, за глупейший порыв, досадно, что Ольга следила за ним, как за полуумным, распоряжаясь его письмами. Конечно, тем самым она спасла его от беды, но досадным было само отношение это, и, всего более, что он сам вызвал это отношение своим недостойным взрослого мужчины поведением.

Во все дни болезни Саши Ольга была особенно ласкова и предупредительна с ним, и это с одной стороны согревало, а с другой усугубляло чувство стыда, ощущение собственной никчемности, ничтожества. И зачем только такой мудрой и прекрасной девушке, как Ольга, растрачивать себя на него… Не в первый раз являлась ему мысль, что после всех ее жертв для него он должен попросить ее руки, но на это недоставало решимости. Как смел он просить ее руки? Со своей беспутной жизнью и больной душой, со своими долгами и неудельностью… Только губить жизнь этого чудесного существа! И тем добавлять к своим подлостям новую. Если бы даже она согласилась, то очень быстро измучилась с ним, и совместная жизнь обратилась бы страшной каторгой для обоих.

Но не смея просить руки, Саша страшился, что их теперешние странные отношения, в сущности, уже компрометирующие Ольгу в глазах света, не могут оставаться в этой точке. Они должны или развиваться, или прерваться вовсе. Последнее было бы истинной трагедией, ибо вновь обрекло бы Сашу на полное одиночество, которое было для него столь мучительным.

Несмотря на то, что безумное письмо сгорело в камине, страх еще долго гнездился в источенной сумбуром горьких чувств душе. Каждый раз, заслышав шум проезжающего экипажа, Саша внутренне вздрагивал, боясь, что это тот самый экипаж, и что сейчас он остановится у ворот и… Но экипажи благополучно проезжали мимо, и Саша облегченно переводил дух.

Но однажды крытые сани, запряженные четверкой лошадей, все-таки остановились у ворот апраксинской усадьбы. Саша с опаской выглянул в окно и вздрогнул, когда из экипажа выпрыгнул офицер. Тревога, однако, оказалась ложной. Уже в следующее мгновение Саша узнал в офицере своего зятя полковника Стратонова и опрометью понесся навстречу гостю.

– Юрий Александрович, как я рад тебе! – воскликнул он, обнимая родственника.

Стратонов сдержанно ответил на приветствие и, отворив дверцу экипажа, помог выйти из него жене.

– Как, Катенька, и ты здесь? – удивился Саша. – Ах, как чудесно! Я так счастлив видеть тебя!

Сестра явно не испытывала никакой радости по поводу встречи.

– Здравствуй, Александр, – обдала холодом, быстро освобождаясь из братских объятий и не удостаивая ответного целования.

Саша подумал, что Катя стала окончательно похожа на злую колдунью, которую даже идеальная, застывшая красота не делает привлекательной. Отвернувшись от сестры, он обратился к зятю:

– Какими судьбами? Не чаял столь дорогих гостей!

– Твоей сестре рекомендовали сменить климат, – отозвался Стратонов.

– Климат?

– Да, воздух петербургских салонов иногда бывает вреден.

– Юрий Александрович пытается сказать тебе, что меня выслали из столицы по приказанию Царя! – зло пояснила Катя.

– Ах! – всплеснул руками Саша. – Это из-за… событий? Боже, как это ужасно! Я очень сочувствую тебе, Катя! Ты ведь совсем не привыкла к деревенской жизни…

Сестра не ответила, а лишь закусила губу.

Не зная, что сказать еще, Саша поспешил проводить гостей в дом, пытаясь сообразить, где же разместить их, учитывая, что все комнаты уже заняты семьей Ольги. Юрий словно прочел его мысли:

– Я с твоего позволения помещусь во флигеле.