Молодым девушкам, жившим интересами уже нового, XIX в., этот фантастический пир с иллюминацией, ряжеными дворовыми, карликами и карлицами, роговой музыкой и перегруженными столами показался историческим спектаклем об ушедшем «осьмнадцатом столетии». Дашкова же целиком принадлежала этому «безумному и мудрому» (так назвал его Радищев) XVIII в.
Возвращаясь мыслями к «своей революции» и к следующим за ней годам, она, как уже говорилось, тщательно обходит все, что может омрачить память о них.
Дашкова охраняет нравственный престиж государыни гораздо ревностней, чем делала это при жизни сама Екатерина. Впрочем, императрица тщательно берегла покаянное письмо Алексея Орлова, быть может ею самою инспирированное. Письмо это хранилось в специальной шкатулке, Дашкова его видела.
«Матушка милосердная государыня!
Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили душу навек».[33]
Заслуживает внимания и судьба этого документа. Письмо Алексея Орлова было найдено среди бумаг Екатерины на пятый день после ее смерти внуком Александром и А. А. Безбородко (в 1797–1799 гг. — канцлером) и передано императору Павлу. Тот прочитал письмо, вернул Безбородко, а на следующий день опять его «востребовал» да и бросил в камин.
Этим рассказом мы обязаны Ф. В. Ростопчину, в ту пору любимцу Павла I (будущему главнокомандующему в Москве в 1812–1814 гг.). Но не только рассказом. Когда, прочитав письмо в первый раз, Павел его вернул, оно ненадолго попало к Ростопчину, и тот снял с него копию («…Я имел его с >1/>4 часа в руках. Почерк… Орлова…»), которую и переслал в Лондон Семену Романовичу Воронцову. Так копия сохранилась в Архиве Воронцовых.[34]
Но Дашкова-то, естественно, знала не копию, а оригинал. Должно быть, Екатерина его показывала — для «пресечения слухов».
Только мимоходом говорится в «Записках» и о другом кровавом эпизоде начала царствования Екатерины II — убийстве Ивана VI Антоновича, этой русской «железной маски».
Провозглашенный в двухмесячном возрасте императором, свергнутый Елизаветой Петровной, он содержался в Шлиссельбургской крепости как «секретный узник». Существовало предписание, согласно которому Иван Антонович должен был быть убит, в случае если кто-нибудь попытается его освободить. Такую попытку и предпринял в 1764 г. В. Я. Мирович.
Историю Мировича изучил В. В. Стасов, выдающийся художественный критик и серьезный исследователь русской старины.
Внук одного из приспешников Мазепы, Василий Мирович, приехал из Малороссии в Петербург ходатайствовать о возвращении ему фамильных земель, конфискованных еще Петром I. Просил он слезно: «сколько из милости ея императорского величества пожаловано будет…» Екатерина отказала. Отменять Петровы указы ей было ни к чему.
Тогда Мирович решил предпринять что-нибудь такое-этакое, что прославило бы его и вывело из нищеты. («…Его жажда была еще более распалена невозможностью быть при дворе, присутствовать на придворных балах и театрах», — писал Стасов.)
До Мировича и раньше доходили слухи о том, что «настоящий царь» — в Шлиссельбурге. Он задумал освободить Ивана Антоновича и возвести его на престол.
Пока Мирович с горстью солдат наводил на крепость где-то ими раздобытую пушку, тюремщики выполнили предписание, данное им два года назад (значит, Екатериной!): они вошли в камеру, где спал убогий Иван Антонович, и закололи его.
Мирович был казнен — «отрублением головы» — 15 сентября 1764 г. на Обжорном рынке. Три капрала и трое рядовых, его помощники, были прогнаны сквозь строй 10 раз и сосланы на каторжные работы. Убийцы же получили повышение по службе и «сделались столько ненавистны всей русской публике, что, когда они потом появлялись при дворе, каждый высказывал им презрение и отвращение», — цитирует Стасов немецкого историка и географа А. Ф. Бюшинга, жившего тогда в Петербурге.[35]
Авантюрный характер всего предприятия, веселая уверенность Мировича в безнаказанности — он смеялся и на допросах, и чуть ли не перед самой казнью — да и многие другие обстоятельства наводили на мысль, что за спиной Мировича кто-то стоял. Какой-то подстрекатель, который искал повод для уничтожения Ивана Антоновича. Многие современники считали, что исполнялась «императрицына воля».
Для Дашковой подобная мысль недопустима. И хотя в деле Мировича сама Екатерина Романовна оказалась лицом пострадавшим (об этом чуть ниже), касаясь его в «Записках», она преследует единственную цель — обелить императрицу. Слухи о причастности Екатерины II к убийству шлиссельбургского узника, уже второго российского императора, хоть в малой мере смущавшего покой государыни, Дашкова склонна объяснить кознями «извне».
