Во Флоренах - [64]
И все-таки, неплохо жилось папаше Андрея Михайловича. Заработная плата? Хозяйство? Чепуха! Родители учеников в те времена были подогадливее… Хе-хе! Кто курочку принесет учителю, кто сметанки. А то и ведро картошки притащат, мешок муки.
— Попробовал бы кто-нибудь не тащить! — делает Андрей Михайлович предостерегающий жест. — Ребенок никогда не закончил бы школы. Инспектору жаловаться? Что ж, жалуйся. Инспектор-то ведь тоже живой человек! Отец знал, как его задобрить. Неглупый был старик…
Андрей Михайлович разваливается на диване и, заложив ногу на ногу, закуривает папиросу. У Марии Ауреловны дрожат губы. «Спокойной ночи!» — говорю я тихо и ухожу.
На днях в учительской был разговор о Санду.
— И вы, Степан Антонович, взялись уговорить мальчика вернуться к этой ведьме? Как вы могли! — негодовал Владимир Иванович. — Он надел очки и встал, как будто собираясь произнести речь! — А я бы сначала привлек ее к судебной ответственности, вот что!
— Как, снова отдать мальчика в их руки? — взволновался Михаил Яковлевич. — Я согласен с Владимиром Ивановичем. Нет! Подать на нее в суд! Сейчас же!..
Мика Николаевна бросает взгляд на Михаила Яковлевича, и слова застревают у него в горле.
— «Подать в суд!..», «сейчас же!»… — говорит она с некоторым раздражением. — Лучше-ка давайте подумаем, что нам дальше делать с этим мальчиком.
— Что? — подхватывает Владимир Иванович. — Мы возьмем на себя заботу о нем, учителя!
— Я бы взяла его к себе! — Мика Николаевна переглядывается с Михаилом Яковлевичем.
Молодой учитель радостно кивает головой. Вот они и договорились на своем языке, языке без слов, понятном одним влюбленным. Если Мика Николаевна этого хочет, значит, так и надо. У них будет мальчик, они вместе будут воспитывать его. Да, да дорогая, ты правильно говоришь! — Все это я читаю в сияющих счастьем глазах Михаила Яковлевича.
— Это очень благородно с вашей стороны, Мика Николаевна, но все-таки подумайте хорошенько, — вступает в разговор пожилая учительница Прасковья Семеновна. — Вы еще молоды. Выйдете замуж. У вас будут свои дети.
— Ну и что же? — вспыхивает Мика Николаевна. — Откажусь от него, что ли? Буду его воспитывать и… — смотрит она на Михаила Яковлевича, — и … своих.
Мика Николаевна улыбается. Ямочки на щеках придают ее лицу совсем детское выражение. Михаил Яковлевич не сводит с нее глаз. Владимир Иванович лукаво поглядывает на них обоих из-под прикрытых век и поглаживает свою бородку.
А мне все-таки кажется, что Санду должен вернуться к родителям. Кланца теперь уже не та, что была. Она достаточно наказана, ей стыдно на улицу показаться. Посоветуюсь с Бурлаку.
В дверях, сельсовета я сталкиваюсь с Михаилом Яковлевичем, который вылетел оттуда, как бомба, и чуть не сшиб меня с ног. Он весь красный, чем-то расстроен. Еле кивнув мне головой, убегает.
— Что случилось с Михаилом Яковлевичем? — спрашиваю я Бурлаку.
— Хороший парень, — улыбается Бурлаку. — Да вот беда, разленился. Влюблен по уши и ни о чем больше думать не хочет. В сельсовет он и носа не показывает. Сколько времени прошло с последнего массового вечера… Вот я и устроил ему головомойку…
— А ты бы полегче, товарищ Бурлаку, любовь великое дело. Влюбленных надо щадить.
Бурлаку смеется.
— Ничего. Как-нибудь переживет. Наоборот, пусть еще больше работает. Влюбленному все легко дается.
Я заговариваю о Санду.
— Терпеть не могу трещотку эту, мачеху его, — говорит Бурлаку. — Вчера она была у меня. Плакала. Просит, чтобы я ей вернул мальчишку. Ну, да чорт с ней! Отца вот только жалко. И Санду, видно, его любит. Надо бы все-таки попробовать…
Мы уславливаемся с Бурлаку повлиять на Санду, чтобы он вернулся домой. Мы по-хорошему будем с ним разговаривать и понемногу приучим к этой мысли. А пока пусть живет у Аники.
Я уже собрался уходить, но Бурлаку задерживает меня.
— Степан Антонович, замолвите за меня словечко в райкоме, — просит он. — Скажите, что я теперь уже хорошо занимаюсь.
А ведь и в самом деле так. Бурлаку серьезно взялся за ученье. И я считаю, что его пора перевести из кандидатов в члены партии. Обещаю поговорить о нем.
Недавно Бордя сам вызывал Бурлаку в райком. По-дружески поздоровался с ним, расспросил о селе, О колхозе, а потом вдруг:
— Скажи, товарищ Бурлаку, ты что, век вековать собираешься в кандидатах? Может, ты и не хочешь вступать в партию?
— Как не хочу! — Бурлаку даже на месте подскочил. — Хоть сегодня могу заявление подать…
— Заявление?.. Это легче всего! А вот подготовлен ли ты к вступлению в партию? «Краткий курс» хотя бы знаете, товарищ Бурлаку? А ну-ка, на каком съезде партия приняла решение о коллективизации? Ага, молчите? Не знаете? А какова роль государства при социализме? Какие классы у нас в стране?
Бордя засыпал Бурлаку вопросами, а тот только глазами хлопал.
Все это рассказал мне сам Бурлаку.
— Совсем осрамился, Степан Антонович! — сокрушался он. — Мне с того дня стыдно на глаза показаться секретарю. Вы знаете, что он мне сказал? Тот не коммунист, кто не работает над собой. Он, говорит, порочит высокое звание члена партии.
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Вот Оня Патриники всей душой стремится овладеть марксистско-ленинской теорией, а вы ждете, пока вам сделают выговор.
Камило Хосе Села – один из самых знаменитых писателей современной Испании (род. в 1916 г.). Автор многочисленных романов («Семья Паскуаля Дуарте», «Улей», «Сан Камило, 1936», «Мазурка для двух покойников», «Христос против Аризоны» и др.), рассказов (популярные сборники: «Облака, что проплывают», «Галисиец и его квадрилья», «Новый раек дона Кристобито»), социально-бытовых зарисовок, эссе, стихов и даже словарных трудов; лауреат Нобелевской премии (1989 г.).Писатель обладает уникальным, своеобразным стилем, получившим название «estilo celiano».
Не только в теннис играют парой. Супружеская измена тоже может стать парной игрой, если в нее захотят сыграть.
Сборник Хемингуэя "Мужчины без женщин" — один из самых ярких опытов великого американского писателя в «малых» формах прозы.Увлекательные сюжетные коллизии и идеальное владение словом в рассказах соседствуют с дерзкими для 1920-х годов модернестическими приемами. Лучшие из произведений, вошедших в книгу, продолжают биографию Ника Адамса, своебразного альтер эго самого писателя и главного героя не менее знаменитого сборника "В наше время".
«Грустное и солнечное» творчество американского писателя Уильяма Сарояна хорошо известно читателям по его знаменитым романам «Человеческая комедия», «Приключения Весли Джексона» и пьесам «В горах мое сердце…» и «Путь вашей жизни». Однако в полной мере самобытный, искрящийся талант писателя раскрылся в его коронном жанре – жанре рассказа. Свой путь в литературе Сароян начал именно как рассказчик и всегда отдавал этому жанру явное предпочтение: «Жизнь неисчерпаема, а для писателя самой неисчерпаемой формой является рассказ».В настоящее издание вошли более сорока ранее не публиковавшихся на русском языке рассказов из сборников «Отважный юноша на летящей трапеции» (1934), «Вдох и выдох» (1936), «48 рассказов Сарояна» (1942), «Весь свят и сами небеса» (1956) и других.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
`Я вошел в литературу, как метеор`, – шутливо говорил Мопассан. Действительно, он стал знаменитостью на другой день после опубликования `Пышки` – подлинного шедевра малого литературного жанра. Тема любви – во всем ее многообразии – стала основной в творчестве Мопассана. .