Во цвете лет - [2]

Мать села на постель, и отец напоил ее лечебными снадобьями, и испила она. И взяла руку его, положила себе на сердце и сказала: спасибо. И брызги слез и брызги снадобий текли по его руке. Мать собралась с духом и сказала: ступай в столовую и вкуси вечернюю трапезу. И он ответил ей: нет, не в силах я. Но она упросила его, и пошел он в столовую и со слезой ел хлеб свой и возвратился.

И собралась с силами мать и села на постель и взяла его за руку и отпустила сиделку и отцу велела, мол, пусть не заходит. И убавила свет лампы и прилегла. И сказал отец маме: мог бы я спать, пошел бы, но Господь не дал сна, посижу рядом, понадоблюсь и кликнешь. А нет, так буду знать, что мир тебе. И не вняла мать речам отца, и пошел отец в опочивальню и прилег. Много ночей сна не знал, как прилег отец, так и задремал. И я легла и уснула. И вдруг пробудилась, перепугалась. Соскочила с постели глянуть на маму. И вижу: мирно покоится она на одре, но дыхания уже не слышно. Разбудила я отца. И горько крикнул он в голос: Лия!

А мать мирно покоилась на одре, ибо возвратила душу Богу. Мать возвратила душу Богу, и в канун субботы в предсумеречный час на погребение унесли ее. В канун субботы[11] умерла мама, как праведница умерла.

Все семь дней сидел отец молчком. Подножие[12] мамы поставил перед собой, а на нем — книга Иова и «Наставления скорбящим». Люди, которых я отродясь не видала, пришли утешать нас. До поминальных дней не знала я, что столько людей у нас в городе. Утешители толковали с отцом о надгробии, а отец стих и слова им не сказал. На третий день пришел господин Готлиб и сказал: принес я надгробную надпись. Увидали люди и дивились: имя мамы первыми буквами стихов и в каждой строке намек на год ее кончины.[13] Заговорил Готлиб с отцом о выборе надгробья, но отец не слышал его речей. Так прошли поминальные дни.

Прошли, миновали поминальные дни, и год траура почти истек. Тяжкая кручина легла на нас и весь год не отступала. Вернулся отец к делам и, возвращаясь с работы из лавки, безмолвно ел хлеб свой. А я в горе говорила: забыл-позабыл меня отец, позабыл, что жива я.

В те дни перестал отец читать заупокойную,[14] и пришел ко мне отец и сказал: пошли, справим надгробие маме. Надела я шляпку, взяла перчатки и сказала: вот я, отец. И отец удивился мне, будто до этого дня не видел, что я в трауре. Открыл дверь, и вышли мы из дому.

Идем мы, остановился отец и говорит: ранняя весна[15] в этом году. Провел рукой по лбу и сказал: не запоздала бы весна в прошлом году, не умерла бы она. И вздохнул. И пошли мы по стогнам града, и взял отец меня под руку и сказал: пошли туда.

И дошли мы до опушки. Видим, старуха копает грядку. Поздоровался с ней отец и сказал ей: скажи нам, добрая женщина, здесь ли пан Мазал? Отставила старуха лопату и сказала: да, пане, пан Мазал у себя. Взял меня отец за руку и сказал: идем, дочка, пошли в дом.

Муж лет тридцати пяти открыл нам дверь светлицы. А светлица мала и пригожа, и бумаги горкой на столе, и дух печали витает над ликом мужа. И сказал отец: вот я пришел к тебе, составь надгробье. И муж будто узнал, кто пришел к нему, и прикрыл рукописи и поздоровался, а меня по щеке погладил и сказал: как ты подросла.[16] Увидела я мужа и вспомнила мать. Также рукой провел он, как она проводила. А отец стоял против мужа. Стояли они лицом к лицу. И сказал отец: кто гадал, что Лия покинет нас. И озарился лик мужа, что в горе сравнил его отец с собой. Не понял он, что обо мне говорил отец. Поднял он скатерть, вынул лист и вручил отцу. Взял отец лист и прочел, и слезы его покрыли следы слез на листе. Увидела я лист и письмена и удивилась, ибо такой лист и такие письмена уже видала я. Так бывает у меня, вижу вещь и думаю: уже видала. И следы слез не чужды мне были.

Отец прочел стихи до конца и слова не молвил, застряли слова его в горле. Нахлобучил шапку, и мы ушли. И пришли в город и вошли домой, когда Киля зажигала лампу. Я готовила уроки, а отец читал эпитафию.

Подготовил камнерез памятник, как велел ему отец, и начертал на больших листах слова надгробия, что написал Акавия Мазал. Я и отец встали одесную и ошую, подбирая буквицы для надгробия. Не нашлись письмена, что по духу отцу. Стоял в дому книжный шкап. Однажды отец глядел на листы и никак не мог найти пригожие письмена. И достал отец книгу, и посветлело в глазах у него. И еще смотрел он в книги. И туга милосердия простерлась над нашим домом. Почти забыл отец маму в те дни, когда искал письмена для надгробия. Как птица в полете не устает собирать ветки для гнезда, не уставал отец мой.

Пришел камнерез и увидел книги и письмена, и выбрали мы буквицы для надписи. А дни — первые дни весны были. И вершил камнетес свою работу во дворе. Ударил по камню, и буквицы сложились в стихи, когда били слова по камню, и в звук сливались содружно. И сделал камнетес памятник, из мрамора сделал памятник, и вычернил буквицы. Так сделал с буквами надгробья. А заглавье вызолотил золотом. И свершилось деяние надгробья, и в указанный день стоял памятник на могиле. Пошел отец и люди с ним на кладбище вознести заупокойную молитву. И положил отец голову на камень, а рука его держит руку Мазала. И с того дня, как поставили мы надгробье, изо дня в день ходили мы с отцом на могилу, кроме дней Пасхи, ибо не посещают могилы в праздник.