Дина была дочерью московского журналиста. Отец с матерью разошлись, девочка жила то с ним, то с ней. Отец владел многими восточными языками, в девятнадцатом году его послали переводчиком в Баку. Дочь он увез с собой, мать осталась в Саратове, на своей родине. А когда отец, участвуя в подавлении вспыхнувшего в Баку белогвардейского мятежа, погиб, товарищи его устроили девочку в приют (так назывались тогда по старой памяти детские воспитательные дома). Своевольная Дина вскоре убежала из приюта — решила пробираться к матери сама.
Дина не была приучена ни к размеренной жизни, ни к порядку. Отец мог читать ей поэмы Руставели, рассказывать про Иран и Турцию, но часто забывал накормить обедом и не замечал, что девочка грязна или оборванна. А Дине только того и надо было! В Баку она пропадала на базарах, дралась с мальчишками, забиралась в чужие сады и возвращалась исцарапанная, в синяках, но веселая и голодная, как молодой зверек.
Сбежав из приюта, Дина долго пробиралась и все-таки добралась до Владикавказа, потом до Армавира. Не так уж это удивительно было в те годы, мало ли таких же, как она, оборвышей скиталось по городам, переезжая из одного в другой на платформах, в ящиках под вагонами или на крышах поездов!
В Армавире Дина встретилась с Алешкой, Леной, Кузьминишной. Пристала к ним, полюбила. Но, как вольная пичуга, готова была в любую минуту сняться с места и опять пробираться, искать, ехать… Куда? Целью был Саратов: там жила мать. И вдруг стремиться стало некуда… Надо жить здесь, в этом доме. Учиться, работать, как сказала Марья Антоновна. Учиться — читать, писать, считать. Работать? Дина ничего не умела, не могла даже пришить пуговицу! Цепкими руками отвоевывая раньше право быть сытой или не замерзнуть, она могла, если понадобится, залезть с ходу в поезд, или, как в Армавире, караулить на базаре, стянуть плохо лежащий огурец, разыскать новый закут, если выгонят из цирка…
Теперь совсем другое. Дина увидела: таких, как она, много. Конечно, она и раньше встречалась с беспризорниками на том же базаре, на вокзалах, окраинах. Чаще это были конкуренты, реже — товарищи. Дина хорошо усвоила несложное правило: кто смел, тот и съел… В детдоме смелым быть ни к чему. Кто-то другой заботится, чтобы ты был сыт. Но этот другой требует, чтобы все занимались делом: девочки — шили, убирали, дежурили в спальне и в столовой, пололи этот проклятый огород; мальчишки таскали на кухню воду, работали в переплетной, или как там ее… сапожничали, клеили… И большинство, к Дининому удивлению, выполняет это требование — шьет, столярничает, клеит. Алешка тоже. Лена? Про нее что и говорить! Тихоня, маленькая, и, самое главное, по-другому все здесь для нее… Кузьминишна провожает ее каждый раз жалостными глазами, крестит, когда никто не видит. А вот Дина видела, видела…
И, угрюмая, нерадостная, она без конца повторяла про себя эти слова, доставлявшие ей тупую, ноющую боль.
Нужно было какое-то внешнее событие, толчок, чтобы вывести Дину из мрачного оцепенения. И он вскоре произошел.
Четыре стежка, потом три, потом один громадный и опять крохотный уродец…
Дина с сердцем рванула нитку. Иголка полетела на пол, на нитке повис скрученный узел. Ну и хорошо!
Исподлобья поглядела — никто не заметил. Тогда она швырнула под стол весь лоскут, пригнулась, будто шьет, а сама смотрела в окно. Вот через двор в кухню прошли мальчишки, наверное, за ведрами. Прошлепала повариха в своем фартучище, за ней сердитая Кузьминишна… Проскакал пес Рыжий — он-то прижился здесь еще до того, как их всех привезли в эту тюрьму… Все его ласкают, подкармливают, даже Марья Антоновна, и Дина тоже, только никогда не зовет Рыжим — сама рыжая и тоже прижилась… Прошел Андрей Николаевич, за ним цепочкой старшие девочки — на разминку в переулок. Который день они акробатничают в зале на кольцах и турнике. Дина тоже могла бы, еще в цирке пробовала!.. Но младшим разрешают только приседать и разводить руками, будто они куклы. Или шить эти поганые петли, как сейчас… Сиди метай, а зачем? Проделал дырку, вот тебе и петля!..
Мысли у Дины были путаные, злые. Напротив за столом сидела Лена, старательно ковыряла тонкими пальцами свой лоскут. Дина украдкой посмотрела на соседку справа. Девочку эту привезли в детдом недавно. Она была, наверное, очень сильная: разглядывала всех дерзкими выпуклыми глазами, задирала мальчишек; в первый же вечер отколотила дежурную, когда та вытащила из-под ее кровати какой-то узелок, нагрубила воспитательнице… Марье Антоновне на вопрос, в какую мастерскую ее записать, ответила с насмешкой: «Ни в какую. Что я, спятила?» Сейчас она тоже не шила, а смотрела в окно.
— Девочки, почему не работаете? — спросила подошедшая воспитательница.
— Неохота, — равнодушно, не оборачиваясь, сказала Динина соседка.
— Пора обедать. Кто не закончил, останется здесь.
— Подумаешь!
— И даже лучше, пусть останемся! — неожиданно со злобой выпалила Дина и тут же почувствовала — соседка толкает ее под столом ногой.
Воспитательница взглянула на Дину, но ничего не сказала. Остальные девочки собрались и ушли. Лена подбежала, шепнула что-то, Дина отмахнулась: «Иди ты, тихоня!» И Лена, жалобно вздохнув, ушла тоже. Когда шум в коридоре стих, соседка Дины, презрительно ухмыльнувшись, сказала:
