Внутри Coca-Cola. История бренда № 1 глазами легендарного CEO - [7]

В Северной Родезии говорили на множестве племенных языков, но в  школе африканцев учили английскому, он был и  остается официальным государственным языком. Я  и мои родители немного изучали язык чиньянджа, или ньянджа. Мы знали достаточно , чтобы объясниться при встрече с  кем-нибудь, кто не знал английского, но только в  тех районах, где говорили на ньянджа .

В школе я  впервые встретился с  африканерами  — потомками голландских колонистов, у  которых за многие десятилетия появился свой собственный язык, африкаанс. В  школе мы играли в  грубую в  физическом смысле игру «бок-бок»: несколько мальчиков изображали башню, а команда противника пыталась ее обрушить.

Жизнь в Африке имела свои физические издержки. Я страдал от солнечных ударов, дизентерии, а  затем и  малярии. В  те времена, естественно, не было никаких кондиционеров. Но в целом я все-таки наслаждался новой жизнью, как и мой отец, который любил свою новую работу и  быстро стал активным участником местных матчей по регби. Больше всего он стремился обучить африканцев дактилоскопии, хотя белые коллеги заверяли его, что это невозможно. Но к моменту, когда он оставил службу в полиции Замбии в 1967 году, у него в отделе было уже 20 обученных специалистов, а преемником отца стал его первый ученик, который позже был назначен заместителем комиссара полиции. Тогда это был единственный отдел полиции, полностью состоящий из уроженцев Замбии .

А вот моя мать поначалу скучала по родине: всю домашнюю работу делали слуги, а я большую часть времени проводил в школе. Потом она занялась конторской работой при государственном медпункте, но все же считала дни до окончания первого трехлетнего контракта, после чего следовало вернуться на шесть месяцев в Белфаст.

В Африке я  впервые почувствовал в  себе предпринимателя. В  саду я  выращивал кукурузу, обжаривал ее, а  наш садовник продавал ее работникам в  обеденный перерыв, получая комиссионные. Во многих отношениях он был моим первым подчиненным, я  мог «приказать» ему продавать. Но идея вознаграждения за дополнительные усилия казалась мне более правильной.

Летом 1957 года мы вернулись в Белфаст, в отпуск, которого так жаждала моя мать. Мне было 13, и младшие братья и сестры моих друзей в Белфасте весьма разочаровались, увидев, что после трех лет в Африке я не стал черным.

Вспоминаю, как мать с отцом обсуждали за обеденным столом первый раунд визитов к родственникам и друзьям. Мать заметила, как изменились наши родственники и друзья. Никогда не забуду ответ отца: «Нет, дорогая, это мы изменились, и мы больше не будем прежними». Истинная правда.

Еще один пример моей растущей привязанности к  Африке: я написал письмо на телеканал BBC с критикой сюжета о Лусаке, который показали, пока мы были в Белфасте. В нем использовались старые съемки Лусаки, где город выглядел как пустырь. «Лусака на самом деле гораздо приятнее, — писал я. — У моего папы есть отличные видеозаписи. Уверен, что он их вам пришлет».

Мои родители ничего об этом не знали и были поражены, когда канал BBC пригласил меня на телепередачу, оплатив перелет в Лондон. В программе от 30 июня 1957 года с названием «Мальчик из Лусаки» я защищал свою новую родину и комментировал съемки Лусаки, сделанные отцом. Меня показали сразу за герцогом Эдинбургским, принцем Филиппом, который до сих пор носит этот титул и женат на королеве Елизавете; он представил зрителям Международный год геофизики, на протяжении которого 67 стран вели совместные исследования. Так что во время съемок я находился в блестящей компании.

Дома в Лусаке мое появление на ТВ сопровождалось рядом газетных статей и выражением благодарности от городского совета. Мэр подарил мне копию городского герба в рамке, с дарственной надписью от всех членов совета: «Ваша очевидная гордость за Лусаку и  демонстрация гражданской ответственности не остались незамеченными».

Я был влюблен в  Африку  — настолько, что три года спустя, когда мои родители отправились в еще один полугодовой отпуск в Белфаст, решил остаться в Лусаке в школе-пансионе.

Я жил в  школе Гилберта Ренни, и  по британской системе мне полагался «прислужник»  — ученик первого класса, которому в рамках инициации следовало убирать мою одежду, заправлять кровать и выполнять любые мои поручения. Я играл в регби, крикет, теннис и футбол. В то время я хотел стать учителем географии или истории, хотя подработка в  продуктовом магазине во время каникул и дружба с мальчиком, чей отец держал магазинчик одежды, пробудили во мне интерес к  бизнесу. Я  также получил свой первый ответственный пост — школьный староста и глава «дома»; их, ради поощрения внутренней конкуренции, в  школе было четыре.

Я окончил школу с  отличием и  получил городскую стипендию — в частности, за мое выступление на BBC, для оплаты учебы в  университета Кейптауна. Однако моя жизнь чуть не приняла совершенно другой оборот, из-за которого я мог войти в историю как скотокрад, а не как гендиректор Coca-Cola.

Ритуал инициации в моем университетском общежитии требовал, чтобы первокурсники мужского пола вышли на улицу рано утром с каким-нибудь животным и только в нижнем белье. Нам предстояло продефилировать непосредственно перед женским общежитием, и девушки толпились у окон и глазели на нас. Там были самые разные создания — собаки, коровы, лошади. Глупый ритуал, но проверенный временем. Мы с  друзьями приметили на пастбище рядом с университетским кампусом несколько овец и  как-то ночью двинулись туда на разбитом «Понтиаке», чтобы забрать свою добычу. Фермер запер овец на ночь в  сарае, и  мы, как дураки, взломали замок и запихали четырех животных в багажник старой машины, из которой предусмотрительно убрали заднее сиденье. На светофоре одна женщина, собиравшаяся перейти дорогу, заглянула в нашу машину и увидела нас четверых вместе с  овцами, которые громко жаловались на свою беду. От этого необычайного зрелища у  нее чуть челюсть не отвалилась, и когда зажегся зеленый и мы тронулись с места, она все еще стояла там, ошеломленная.