Внутренняя война. Том 2 - [6]
Первый шаг в любом стремлении к миру, гармонии и истинной силе, к силе, которая стала возможной благодаря прекращению войны внутри вас, – этот первый шаг – признание истины и только ее.
Элгарту пришлось подавить еще один зевок. Мысли в его голове теряли свои очертания, расплывались в полусне, в необходимости выспаться. С вялостью пьяного или одурманенного он понял, что здесь действует магия. Не иначе. Слишком не похоже на него, чтобы начало клонить в сон от света ламп или от гулкого голоса.
И все же во время службы посетители не засыпали. Магистр Пильон тоже сейчас не зевал. Элгарт не мог понять.
Но он понимал, что подверг своего друга опасности.
Он подверг своего друга опасности.
Подгоняемый разочарованием, Элгарт боролся со сном. Его собственное высокомерие ужаснуло его. Как он мог поверить, что Пильон останется в безопасности там, где магистр Фасиль чувствовала угрозу? С усилием он дотянулся до кинжала, спрятанного в рукаве. Но он не стал вытаскивать его. Он не был готов заявить о своих намерениях. Вместо этого он попытался определить, что происходит с его спутником.
Когда он снова дотронулся до ноги магистра, он обнаружил, что мускулы Пильона от бедра до колена напряглись. Слегка подвинувшись на стуле, Элгарт смог как бы невзначай коснуться плеча друга. Все тело заклинателя было жестким, сжатым, как если бы он сопротивлялся давлению, незаметному для Элгарта.
Проклиная себя, Элгарт боролся с зевотой, со слипающимися глазами и желанием завалиться набок – и заснуть. Он хотел задать жрецу новые вопросы, но сомневался в своей способности логично выстраивать предложения.
Сам отец Скурн продолжал говорить – все тем же глубоким, добродушным голосом.
– Вы просили духовного руководства. Я могу только описать то, что вижу в вас. Сыновья мои, вы так же различны внутренне, как и внешне.
Он посмотрел на спутника Элгарта.
– Вы, магистр, несете в себе истину. Вы знаете, кто и что вы есть, и вы цепляетесь за эту истину. Для вас нет пути вперед, кроме веры. Когда вы научитесь полагаться на великого бога Риля, вы обнаружите, что все пути стали ясными.
А ты, сын мой, – усталый взгляд жреца повернулся к Элгарту. – Ты чувствуешь большую потребность во сне, не так ли? Твои глаза слипаются. Свет кажется тебе слишком ярким. Это потому, что ты находишься в состоянии войны с самим собой. Ты знаешь правду, но ты борешься с ней. Мои слова звучат внутри тебя. Они поражают духом признания, которое стремится стать музыкой. Но ты отказываешься слышать их. Пока твое сердце пытается взлететь, твой разум сдерживает его. Ты цепляешься не за истину о том, кто и что ты есть, а за неуместную веру в то, что ты должен быть кем-то другим. Борьба истощает тебя.
Открой себе истину, сын мой, если ты не можешь признаться в ней мне. Ты не тот человек, которым пытаешься быть.
Между одним и другим подавленным зевком одна сторона натуры Элгарта сардонически насмехалась. Другая страдала от боли.
Но это противоречие было ему знакомо, так же знакомо, как и дыхание. И в этом противоречии скрывалась какая-то сила. Она позволила ему собраться. Быстро моргая, Элгарт заставил себя смотреть сквозь невыносимый блеск ламп. Обеими руками он схватился за край стола. И постепенно он смог сосредоточить взгляд на жреце.
– Скажи мне одну из своих истин, отец, – прохрипел он. – Ваш великий бог придет сюда?
Лицо отца Скурна впервые изменилось. Мышцы вокруг глаз едва напряглись, хотя он почти не щурился. Руки на груди сжались.
– Придет? – переспросил он тоном, острым, как осколок гранита. – Он не приходит и не уходит. Он здесь. Он везде и нигде, во всех землях сразу и ни в одной.
Он один из богов.
Это было слишком для Элгарта. Он никогда не простит себя, если его друг пострадает. Собрав в кулак остатки своего неповиновения, он произнес:
– А если он «один из» богов, то должны быть и другие. Возможно, они тоже достойны почитания.
На этом силы его иссякли. Зловещий дым накрыл его сознание. Элгарт не мог сопротивляться ему. Сосредоточенность покинула его, как если бы была рассеяна чарами. Вероятно, он уснул.
Элгарт не мог вспомнить, как он и магистр Пильон покинули храм. Извинился ли он? Поблагодарил ли жреца? Пообещал ли зайти снова? Или отец Скурн отпустил их? Элгарт не имел ни малейшего понятия. Он стал самим собой не раньше, чем очутился на улице под светом послеполуденного солнца и вдохнул чистый, непротиворечивый воздух.
«Пока твое сердце пытается взлететь наверх, твой разум сдерживает его». Неужели это так? После всего, что он узнал от Амандис и Фламоры давным-давно? Да и от короля Бифальта позже? После всего, что он видел, делал, после всей его многолетней службы?
Нет, он не мог в это поверить. Не тогда, когда он, наконец, чувствовал солнечное тепло на своем лице и дышал честным воздухом. Отец Скурн говорил искренне. То, что он сказал, было похоже на правду. Но в этом заключалась его теургия: тот ее вид, с которым Элгарт никогда раньше не сталкивался. К счастью, Элгарт привык к своей собственной разделенной природе. И не просто привык: он был
