Внутренний рассказчик. Как наука о мозге помогает сочинять захватывающие истории - [17]

Проблема не только в том, что сцены, в которых отсутствует связь между причиной и следствием, кажутся скучными. Существует риск, что они останутся непонятыми, поскольку не разговаривают на языке, привычном нашему мозгу. Именно это имела в виду сценаристка «Дьявол носит Prada» Алин Брош Маккенна, заметив, что «сцены должны связываться с помощью „почему“, но не „а затем“»[109]. Мозг с трудом воспринимает «а затем». Если перед нами что-то происходит, а затем мы вдруг переносимся на автостоянку, где женщина становится свидетельницей поножовщины, а затем наблюдаем за жизнью магазинной крысы в 1977 году, а затем перед нами старик в жутковатом грушевом саду, напевающий моряцкую мелодию… то автор явно слишком многого от нас хочет.

Однако иногда это делается умышленно. Коммерческий и художественный виды сторителлинга существенно различаются в подходе к использованию причинно-следственной связи. В ориентированных на массовый рынок историях все происходит быстро, предельно просто и понятно, в то время как высокохудожественная литература, зачастую неторопливая и многозначительная, требует от читателя серьезной работы, вынуждая его самостоятельно обдумывать и расшифровывать сложные взаимосвязи. Некоторые произведения особенно выделяются своей замысловатостью, например, в романе Марселя Пруста «По направлению к Свану» описание цветущего боярышника занимает более тысячи слов. («Ты любишь боярышник», – замечает рассказчику один из персонажей где-то на половине этой эпопеи.) Артхаусные фильмы Дэвида Линча часто называют «похожими на сон», ведь, как и во сне, в них часто отсутствует четкая логика причины и следствия.

Обыкновенно подобные истории ценятся опытными читателями, которым повезло родиться с определенным типом мышления и вырасти в образовательной среде, выпестовавшей в них способность улавливать рассеянные смысловые намеки, оставленные рассказчиками. Полагаю также, что им более других присуща «открытость к опыту», явно предопределяющая интерес к поэзии и искусству[110] (а также гарантирующая определенный интерес со стороны психиатров). Опытные читатели осознают, что характер процессов, происходящих в пространстве артхаусного кино и художественной и экспериментальной литературы, загадочен и неуловим, а причинно-следственная связь при этом настолько неоднозначна, что они воспринимают встречающееся на их пути в качестве увлекательной головоломки, остающейся в сознании на долгие месяцы и даже годы после прочтения или просмотра, которая со временем превращается в предмет размышлений, повторного анализа и дискуссий с другими читателями и зрителями: почему же персонажи поступили именно так? Что на самом деле имел в виду режиссер?

Тем не менее всем рассказчикам – независимо от их целевой аудитории – следует избегать чрезмерного закручивания гаек в повествовании. Объяснить читателю слишком многое – не менее рискованно, чем оставить его в замешательстве или без внимания. Причинно-следственную связь нужно показать, а не рассказать, предложить, а не объяснить. В обратном случае любопытство читателей и зрителей потушит неизбежная скука.

Не меньшую опасность представляет отчуждение читателя от истории. Люди должны иметь возможность предвкушать ход развития событий, соотносить свои чувства и предлагать версии того, почему это произошло и как это понимать. Подобные лакуны в объяснении становятся пространством для вхождения читателя в историю. Его предрассудки, ценности, воспоминания, ассоциации и эмоции принимают активное участие в истории. Ни одному рассказчику не под силу полностью перенести свой нейронный мир в сознание другого человека. Скорее, происходит сцепление двух миров. Лишь путем погружения читателя в пространство произведения может возникнуть резонанс, настолько мощный, чтобы потрясти читателя так, как способно одно лишь искусство.

1.9. Не только изменения

Итак, наша загадка разрешена. Мы обнаружили, с чего начинается история: с момента неожиданного изменения или с информационного пробела. А чаще всего с того и с другого одновременно. Все, что происходит с главным героем, одновременно происходит с читателем или со зрителем. Наше внимание заостряется. Мы устремляем его, как правило, на последствия драматических изменений, подобно кругам на воде расходящихся по истории с первой же строки в виде причин и следствий, логика взаимосвязи которых в достаточной мере замысловата, чтобы поддерживать в нас интерес. Формально все так и происходит, но на самом деле такое описание лишено необходимой глубины. Сторителлинг, безусловно, представляет собой нечто большее, нежели просто подобный механический процесс.

Похожее наблюдение делает рассказчик в начале классического фильма Хермана Манкевича и Орсона Уэллса «Гражданин Кейн». Фильм открывается моментом изменения и информационным пробелом: недавно скончался магнат Чарльз Фостер Кейн, в момент смерти выронив из своей руки стеклянный шар с заснеженным домиком и произнеся при этом единственное загадочное слово – rosebud (розовый бутон). Мы наблюдаем кинохронику, в которой зафиксированы события его семидесятилетней жизни, из которой узнаём, что он был знаменитой, но неоднозначной фигурой, был необычайно богат и одно время владел газетой