Внутреннее Царство - [4]

]

Позднее, при более основательном знакомстве с православным богословием, я увидел ограниченность славянофильской экклезиологии Хомякова, но тогда я нашел у него именно то, в чем нуждался. Очень помогла мне также статья о. Георгия Флоровского «Соборность Церкви», где природа Церкви предстает как единство в многообразии, по образу и подобию Бога–Троицы:

«Церковь являет себя в единстве. И конечно, это не внешнее единство, но внутреннее, сокровенное, органичное. Это единство живого тела, единство организма. Церковь есть единство не только в том смысле, что она одна и единственна; она есть единство прежде потому, что само ее существо состоит в восстановлении единства разделенного и раздробленного человечества. Это то единство, которое есть «соборность», или кафоличность, Церкви. В Церкви человеческая природа переходит в иной план бытия, начинает новый образ существования. Становится возможной новая жизнь, истинная, полная, целостная жизнь, кафоличная жизнь «в единстве Духа, в союзе мира» (Еф 4, 3). Начинается новое существование, новое начало жизни: «да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в нас едино… да будут едино, как Мы едино» (Ин 17, 21–22). Это таинство совершенного воссоединения по образу единства Святой Троицы»[ [5]].

Соборность, продолжает о. Георгий, «означает видение себя в другом, в возлюбленном»; [ [6]] в церковной соборности, и только в ней одной, «находит разрешение болезненная двойственность и напряжение между свободой и послушанием авторитету»[ [7]]. В течение всей последующей жизни я не раз обращался к этой статье, на двадцати одной странице которой нашел для себя намного больше, чем во многих томах.

Именно в то время, когда передо мной начало открываться русское Православие (это было в 1954 году), я впервые поехал в Грецию. Меня совершенно пленил духовный мир Византии. Мне, филологу–классику, прежде всего хотелось увидеть Акрополь, Олимп, Дельфы и Кносс. Поэтому, когда мои спутники включили в маршрут Спарту, я запротестовал: ведь спартанцы были всего лишь атлетами и воинами, не оставившими после себя ни одного памятника. Так стоит ли ради них делать такой крюк? Но в действительности друзья везли меня не в саму Спарту, а в расположенный в трех милях от нее византийский город Мистру. Здесь, к своему величайшему удовольствию, я обнаружил не жалкие останки былой культуры, а раскинувшийся на склоне холма город — улицы, дворцы, монастыри, многокупольные храмы, — и все это на великолепном фоне заснеженного Тайгетского хребта. Живые лики святых на фресках стали, как писал Йетс, «учителями пения моей души».

Предание, мученичество, безмолвие

По мере углубления в Православие меня особенно привлекли, больше скажу, поразили, три вещи. Во–первых, я увидел, что в современном Православии, при всех внутренних трудностях и человеческих слабостях, продолжает жить подлинная, неискаженная Церковь апостолов и мучеников, Отцов и Вселенских Соборов. Эту живую преемственность можно назвать «полнотой» и «целостностью» или, что еще точнее, — «Преданием». Православие обладает — не по человеческим заслугам, но по благодати Божьей — полнотой веры и духовной жизни, полнотой, в которой элементы догматики и молитвы, богословия и духовного делания составляют органическое целое. В этом смысле Православная Церковь — Церковь Священного Предания.

Мне хотелось бы особенно подчеркнуть слово «полнота». Православие обладает преизбыточествующей жизнью во Христе, но не монополией на истину. Ни тогда, ни сейчас я не считаю, что между «светом» Православия и «тьмой» неправославия пролегла непреодолимая пропасть. Мы не думаем, будто коль скоро Православие обладает полнотой Священного Предания, другие христианские общины не обладают ничем. Напротив, мне всегда казались сомнительными безапелляционные утверждения о том, что таинства и благодать Святого Духа действуют только в видимых границах Православной Церкви. Владимир Лосский справедливо говорит, что, несмотря на внешние разделения, неправославные общины сохраняют невидимую связь с Православной Церковью:

«Верная своему призванию искать спасения всех, Церковь Христова ценит каждую малейшую «искру жизни» в раскольнических общинах. Она свидетельствует, что, несмотря на разделения, они сохраняют определенную связь с единственным жизнеподательным центром, связь, которая — в той мере, в какой это касается нас, — остается «невидимой и находится за пределами нашего понимания». Есть только одна истинная Церковь, единственная подательница благодатных таинств, но существуют разные способы отделиться от этой одной истинной Церкви, равно как и различные степени ослабления церковной реальности за пределами ее видимых границ»[ [8]].

Таким образом, по мнению Лосского, которое я полностью разделяю, неправославные общины в разной степени причастны к благодатной жизни Церкви. Однако они обладают лишь частью спасительной и живоначальной истины; вся полнота ее содержится только в Православии.

Особенно поразило меня, что православные мыслители, называя свою Церковь «Церковью Священного Предания», вместе с тем утверждают, что Предание не статично, но динамично, носит не апологетический, но исследовательский характер, не только обращено к прошлому, но открыто будущему. Постепенно я узнавал, что Предание — не просто формальное повторение идей прошлого, но всякий раз заново переживаемое христианское благовестие. Истинное — живое и творческое — Предание строится на единстве человеческой свободы и благодати Духа. Точнее всех о его динамичности сказал, как мне кажется, Владимир Лосский: «Предание… это жизнь Святого Духа в Церкви»[