Внутреннее Царство - [11]

Митрополит Сурожский Антоний говорит об этом с замечательной силой: «Смерть — пробный камень нашего отношения к жизни. Боящиеся смерти боятся жизни. Невозможно не бояться жизни со всеми ее трудностями и опасностями, если боишься смерти… Если мы боимся смерти, никогда не сумеем по–настоящему пойти на риск; мы растратим нашу жизнь, трусливо осторожничая и робея. Только глядя смерти в лицо, осмысляя ее, определяя ее место и свое отношение к ней, мы будем способны жить бесстрашно и в полную силу»[ [28]].

При этом наш реалистический подход к смерти и наша решимость «сообщить ей смысл» не должны приводить нас к преуменьшению другой стороны истины: смерть — это тайна. Что бы ни говорили нам различные религиозные традиции, мы практически ничего не знаем об этой «неведомой стране, откуда не возвращался ни один странник… " Поистине, как говорит Гамлет, страх смерти «сковывает волю». Нам следует сопротивляться соблазну заглядывать слишком далеко и говорить слишком много. Не должно опошлять смерть. Пусть она неизбежное и непреложное событие, но она же и великая неизвестность.

Суть трезвого подхода, который нужно сохранять по отношению к смерти, прекрасно выразил сирийский святой VII века преподобный Исаак Сирин: «Приготовь сердце свое к уходу. Если ты мудр, ожидай его всякий день. Каждый день говори себе: «Вот, пришедший за мною уже у дверей. Для чего же пребывать в бездействии? Ухожу навеки. Вернуться уже не смогу». С этой мыслью отходи ко сну каждую ночь и обдумывай ее весь день. И когда наступит час ухода, встреть его с радостью и скажи: «Приди с миром. Я знал, что ты придешь, и я ничего не забыл из того, что может пригодиться в пути». [ [29]]

Большая и малая смерть

Определяя место смерти и наше отношение к ней, постараемся не упустить из виду три аспекта.

Смерть ближе к нам, чем мы предполагаем.

Смерть глубоко противоестественна, противна божественному замыслу, но, тем не менее, и она — дар Божий.

Смерть есть разлука, которая не разлучает.

Смерть куда ближе к нам, чем мы предполагаем, — она совсем не заключительное событие нашего земного существования, а непрерывно продолжающийся процесс в нас и вокруг нас[ [30]]. «Я каждый день умираю», — говорит апостол Павел (1 Кор 15, 31); ему вторит Т. С. Элиот: «Время смерти — каждое мгновение». Все живое представляет собой ту или иную форму умирания, все время мы умираем. Но в этом повседневном опыте смерти за каждой смертью следует новое рождение: всякая смерть — это форма жизни. Жизнь и смерть не противоположны, не исключают одна другую, а переплетаются. Все человеческое существование — это смесь умирания и воскресения. «Нас почитают умершими, но вот, мы живы» (2 Кор 6, 9). Странствие наше по земле есть непрестанная пасха, непрерывный переход через смерть к новой жизни. Между исходным рождением и финальной смертью весь путь нашего существования соткан из череды «малых» смертей и рождений.

Каждое погружение в сон с приходом ночи дает предвкушение смерти; каждое пробуждение следующим утром — словно восстание из мертвых. Одна еврейская молитва гласит: «Благословен Ты, Господи, Боже наш, Царь Вселенной, вновь творящий Твой мир каждое утро»[ [31]]. Так происходит и с нами: каждое утро, когда мы пробуждаемся, нас будто сотворили вновь. Быть может, и заключительная смерть будет в каком–то смысле воссозданием (re–creation), погружением в сон с последующим пробуждением? Не боимся же мы засыпать каждую ночь, поскольку знаем, что наутро вновь проснемся. Но разве мы не можем с подобным доверием погрузиться и в смертный сон? Разве мы не можем ожидать, что нас разбудят вос–созданными для вечности?

Такая же модель жизни–смерти проявляется, правда, несколько иным образом, в процессе нашего роста. На каждом этапе нечто должно в нас умереть, чтобы мы смогли перейти к следующему периоду жизни. Переход от младенчества к детству, от детства к отрочеству, от отрочества к зрелости всякий раз предполагает внутреннюю смерть ради возможности рождения чего–то нового. И такие переходы, например, от детства к отрочеству, могут быть причиной кризиса, порою весьма болезненного. Но если в той или иной точке мы отказываемся от необходимости умереть, нам не удается развиться и стать настоящими личностями. Об этом говорит Джордж Макдональд в романе «Лилит»: «Вы будете мертвы до тех пор, пока отказываетесь умирать». Именно смерть ветхого открывает возможность возникновения нового в нас, без смерти не было бы новой жизни.

Подобной взрослению разновидностью смерти можно считать прощание, разлуку с местом или человеком: «partir, c'est mourir un peu»[ [32]]. Но для нашего роста и достижения состояния зрелости такие разлуки необходимы. Если однажды мы не наберемся мужества оставить близкое окружение, разлучиться с нашими друзьями и установить новые контакты, то не реализуем в полноте наши подлинные возможности. Слишком привязываясь к ветхому, мы отказываемся от приглашения открыть новое. Как говорит Сесил Дей Льюис: «Мы становимся собой, когда отправляемся в дорогу, и любовь испытывается, когда пускается в путь».

С иным типом смерти каждый из нас сталкивается на опыте отказа. Например, отказ при попытке устроиться работу — сколько выпускников школ и университетов вынуждены пройти сегодня через эту разновидность смерти! Или отказ в любви. Нечто и впрямь умирает в нас, когда мы узнаем, что наша любовь безответна, и кто–то другой избран вместо нас. Но и такая смерть может стать источником новой жизни. Для многих молодых людей именно неудача в любви становится началом зрелости, вступлением во взрослую жизнь. Траур, потеря любимого существа несет с собой смерть и в сердце остающегося. Мы чувствуем потерю чего–то важного в нас самих, словно какую–то часть тела у нас ампутировали. Но траур, внутренне пережитый и воспринятый, делает каждого из нас в подлинном смысле слова живее, чем прежде.