Внуки королей - [70]

В 1894 году французы завладели городом. И ради этого ученые гибли от болотной лихорадки, дизентерии или истощения, ради этого они принимали смерть, тонули или, как Кайе и Барт, рано умерли у себя на родине. С тех пор не стало более поэтических описаний видевших Тимбукту исследователей.

Не успели мы через несколько часов отправиться в путь, чтобы осмотреть старый город, как попали в песчаную бурю. Мы продвигались, наклонившись вперед, напрягая все свои силы. Колкий песок мчался навстречу из-за углов, плыл по переулкам на высоте домов, над площадью, где, тесно прижавшись друг к другу, расположились верблюды; песок проникал в рот, забивал ноздри, засыпал глаза. Все, что мы пережили в долине Нигера, где столкнулись с зыбучими песками, можно назвать смешным по сравнению с этим налетом. Как матовый диск стояло солнце на серо-коричневом небе. Нам нужен был бы бурнус, капюшон, который можно было бы надеть на голову, занавеска на рот, подобная той, какую носят туареги и другие африканские народы, сандалии на широкой подошве, типа водных лыж, как у местных жителей, чтобы легче скользить по песчаной пыли.

Улицы опустели. Мы нашли себе убежище в здании школы. На скамьях сидели черные, коричневые и светлокожие дети, которые по знаку учителя вскочили и вытаращили на нас глаза. В эту школу присылают своих детей кочевники из сахеля и южной Сахары, и она, как нам разъяснил учитель-сонгай, не единственная в Тимбукту. В северной части города, где начинается пустыня, размещена вторая школа в шатре, а на расстоянии многих часов езды в глубь Сахары имеются еще другие подобные школы для кочевников.

— К проблеме образования мы относимся очень серьезно, — объяснил нам учитель и велел детям сесть.

На наш вопрос, как формируются классы, он подробно ответил, назвав в числе учащихся детей сонгаев, белла, из которых многие живут в городе (трудолюбивые люди, подчеркнул учитель), туарегов и мавров. Есть также несколько арабов. В классной комнате собрались представители всех народов, рас и социальных слоев города.

Молодой учитель хотел оказать неожиданным гостям особую честь. Поэтому он по-своему восхвалял нас перед детьми так, что нам было даже неудобно его слушать. Возможно, он делал это с какими-то определенными педагогическими целями.

— Может ли кто-либо сказать, — спросил учитель, — когда впервые посетил Тимбукту немецкий писатель?

Восьмилетние ребятишки думали недолго. Некоторые отличники из первых рядов едва могли сдержаться.

— Я, я… — кричали они вполголоса, рассекая указательным пальцем воздух.

— Я, я… Я, я…

Однако право на ответ получил лишь один ученик.

— Барт, — сказал он так, словно в этом ответе было его спасение.

Барт, подумал я, и они знают его здесь, на краю света. Надо надеяться, они не остановились на героях и почитании героев, а научились также отличать колониальный период от их собственной истории… Узнали, почему герои освоения Африки стали героями трагедии.

— Хорошо, — сказал учитель. — А как вы думаете: должны ли наши сегодняшние гости преодолевать такие же трудности, какие преодолевал знаменитый немецкий исследователь сто лет назад?

— Я, я… — опять закричали мальчики. И опять учитель разрешил ответить только одному из них:

— Нет, месье, — раздался ответ.

Тогда я рассказал им, как в отличие от Барта приезжают сегодня иностранцы в Тимбукту. Я говорил об утреннем полете через сахель, и бетонная дорожка в Тимбукту казалась мне самому теперь гораздо более значительной, чем раньше. Я упомянул о красивом отеле на канале и рассказал, что мы повсюду встречаем приветливых и отзывчивых людей, ие так, как Барт, которому в городе часто приходилось опасаться за свою жизнь. То, что теперь в Африке иначе принимают иностранцев, — на это есть достаточно причин, закончил я, обращаясь к учителю.

— Это мы обсудим на наших занятиях, — сказал он.

Ликующие, смышленые лица мальчиков, педагогическое усердие учителя — я чувствовал эту атмосферу, словно передаваемую по наследству, в основе которого лежала древняя культура Тимбукту.

— Пожалуйста, скажите мне, — попросил я, — что вы знаете о средневековом университете Санкоре.

Учитель пожал плечами.

— Я бесконечно сожалею, месье, — ответил он и тихо, немного стыдясь, добавил: — Несомненно было что-то такое.

Самум кончился так же быстро, как и начался. Мечети и рынок, дома горожан и жители как бы пробудились от мучительного сна и предстали в ярко-желтом послеполуденном свете. Тимбукту казался нам сооруженным из золоченой бронзы: глиняные дома, высокие, увенчанные башнями стены мечетей, старинные глиняные минареты, сотни лет охраняющие улочки. Такой преображенной могла показаться «королева пустыни» жаждущим глазам тех, кто прибывал с караваном в первый город, к первым людям. И возможно, для славы Тимбукту это золото давало гораздо больше, чем все золотые сокровища Судана, которые никогда не были так сказочно велики, как о них рассказывали.

Мои попытки выяснить подробности о древней школе ученых Санкоре на первых порах оказались тщетными. Потомки высокообразованных имамов и мулл не знали ничего или почти ничего о трудах и учении своих предков. Большей частью передавались легенды, а не подлинные факты. Не только марокканские завоеватели, которые разрушили Тимбукту и увезли с собой ученых вместе с книжными богатствами в качестве добычи, оказались виноваты в том, что следы человеческих знаний были поглощены песком Сахары. Может быть, больший вред нанесло здесь шестидесятилетнее господство людей, которые умышленно говорили о «континенте, не имеющем своей истории», о «детях, которые только сейчас должны были создавать эту историю». Так пытались покончить с историческим прошлым крупнейшего суданского города. На мои вопросы люди лишь пожимали плечами, выражая свое сожаление. Наконец, я нашел человека, о котором мне говорили как о знатоке древней истории. Он написал несколько имен средневековых профессоров на записке, снабдил вопросительными знаками и заметил, что один из них первым обязал граждан выучить наизусть по меньшей мере четверть всего Корана. Более ничего нельзя было добиться.