Внук золотого короля - [12]

Старик умолк.

Эд смотрел на него пристально и недоуменно.

— Я тебе это все рассказал, Эд, — сказал старик, — потому что мне не долго осталось жить... а может быть, ты... захочешь уйти туда.

Он махнул рукой в ту сторону, где должна была быть Америка.

— Бобу теперь все равно, а я, хоть и привык к тебе... но... одним словом, думай. По этому пятну тебя сразу узнают.

И старик, кашляя, заковылял по палубе.

Эд молча глядел ему вслед. Потом опять посмотрел на море, пожал плечами и принялся насвистывать свою песенку.

* * *

На другой день был довольно сильный ветер, и судно сильно качало.

Старик, стоя на борту и держась за рею, что-то делал возле шлюпки.

Эд привязывал к мачте сорвавшийся спасательный круг.

Вдруг он задумался и потом крикнул:

— Боб!

Старик мгновенно оглянулся и в то же время, потеряв равновесие, полетел за борт. Никто этого не заметил. Но Эд в ту же секунду надел круг и уже летел в бурлящую возле парохода пену. Океан принял его на свои плечи и могучей волной понес куда-то.

— Дедушка! — кричал Эд, — дедушка!

«Кашалот» быстро уходил от него.

Никого не было видно в волнах. Соленая вода заливала ему рот. Океан был бесспорно огромен и перекатывался под ним широкими волнами.

«Кашалот» и не думал поворачиваться.

Должно быть, и прыжка Эдуарда никто тоже не заметил.

Эд почувствовал страх. Беспокойство за участь «дедушки» сменилось животным ужасом за самого себя.

Неужели вот так и умереть и навсегда потерять из виду это море, эти облака?.. Вздор!.. Ни за что! И он, напрягая все силы, выпрыгивал из воды, чтоб осмотреться. «Кашалот» был уже еле виден вдали. Вода была теплая, и держаться на ней благодаря кругу было легко. Но он весь холодел от одной мысли: акулы. Они, наверное, следовали за «Кашалотом» и, наверное, уже учуяли падение человека. Силы на секунду оставили Эда, но затем он с еще большей энергией поплыл, ибо увидел вдруг неподалеку от себя какой-то большой странный предмет. Он сообразил, что это было дерево. Эх, если бы дедушку увидать. Они бы вместе добрались до этого пловучего лесного гиганта и недурно бы на нем устроились. Он снова выпрыгнул из воды и закричал:

— Дедушка!

Спина мелькнула среди синевы волн. Он плыл туда, стараясь сохранить все силы, чтобы во что бы то ни стало спасти старика.

В следующую минуту он уже стремительно плыл обратно с искаженным от ужаса лицом, стиснув зубы, чтоб не вопить от отчаяния.

То, что он принял в волнах за спину старика, было на самом деле спиною огромной акулы.

* * *

Эд нередко плавал на скорость, состязался в этом искусстве с другими моряками и часто оказывался победителем. Но еще никогда в жизни не плавал он с такою необычайною быстротою. Он видел, как расстояние, отделявшее его от дерева, ежеминутно уменьшается, еще несколько хороших взмахов, две-три благоприятные волны, и он ухватится за ветви.

Дерево было громадное, с большою развесистою кроной, которая одною половиной высоко поднималась над водою.

Издалека это дерево можно было принять за некоего великана с всклоченными волосами. Что будет после — наплевать. Лишь бы ухватиться за длинные корявые ветви. Уж влезть-то он сумеет. И тут он внезапно увидал, вернее, почувствовал на себе чей-то страшный пристальный взгляд. Высоко над ветвями, сам словно толстая ветвь, поднимался и раскачивался огромный удав и пристально смотрел на плывущего маленькими спокойными глазками. Казалось, он говорил этим взглядом: я кажусь тебе очень страшным и злым, но я вовсе не злой, а просто мне хочется есть, и я тебя, конечно, съем, потому что ты вполне подходящ для этого. Разве можно считать тебя жестоким за то, что ты ешь цыпленка?

Эд сразу перестал плыть. Он ясно понял, что через две или три секунды он навсегда расстанется с этим небом, с этими белыми, как снег, облаками... Акула настигала его.

Он закрыл глаза...

IX. Убийство, не предусмотренное законом

Здоровье Джона Рингана между тем снова сильно ухудшилось.

Предчувствуя, очевидно, что жить ему остается недолго, он стал очень нервен и раздражителен. Только в обществе Володи он чувствовал себя как-то спокойнее и иногда даже улыбался.

А Володя начинал все больше и больше тяготиться своею жизнью. Правда, он ел каждый день очень вкусные вещи и вволю, одевался чудесно, спал по-царски, но... очевидно, всего этого мало, чтобы создать счастливую жизнь. Что бы он теперь дал, лишь бы побегать со своими приятелями по берегу Москвы-реки и почитать свои любимые книжки из библиотеки в Антипьевском переулке. Он хотя и научился уже немного говорить (а читать стал даже хорошо) по-английски, но говорить-то ему было не с кем. Выразить все, что он хотел, он не мог, да и старик, видимо, обижался, когда он слишком восторженно рассказывал о своих московских похождениях. Только по вечерам в обществе негра Сама он чувствовал себя в своей тарелке, и они смешили друг друга разными веселыми рассказами, а иногда даже боролись в шутку. Борьбой этой, впрочем, приходилось заниматься с осторожностью, ибо негр был силен, как бык, и мог, сам того не желая, легко сломать пополам своего противника.

* * *

Джон Ринган простился с внуком и стал ложиться спать. Два лакея молча и быстро раздели его и, словно тени, вышли из комнаты. В спальне горела, по обыкновению, только одна лампа на ночном столике у изголовья. Джон Ринган взял книжку, но тотчас отложил ее и задумался. Он думал о том, как обидно и противно сознавать себя дряхлым, беспомощным стариком и как счастливы те люди, которые умирают в полном расцвете сил, до последней минуты не веря, что они умирают. Потом мысли его перешли на Эдуарда. Трудно перевоспитать мальчика, который до пятнадцатилетнего возраста жил совсем в иной обстановке, чем та, в которой он должен был жить, и привык к таким людям, к которым он не должен был привыкать. Как-раз в этот день он подарил Володе чудесный изумрудный перстень. Он сам надел ему кольцо на палец и хотел полюбоваться эффектом, который должен был произвести такой подарок.