Внук зеленой молнии. Тайны старого колчана - [15]
Молодой жене обидно, что муж не находит с ней даже минуты для разговора, присядет рядом с ним и скажет:
— Ерошка…
— Чего тебе?
— Ты бы поговорил со мной.
— О чем говорить-то?
— Хотя бы о своей работе.
— А что ты понимаешь в моей работе? Возилась бы со своими чугунами — и дело.
После этого она начинала ворчать. Мастеру легче во время работы переносить удары палки по спине, чем ворчание жены. Ерошка тоже на нее начинал поднимать голос.
Не прожили они и месяца, как по заводу разнеслась весть: «От Ерошки убежала жена. Второй день по городу ее ищет».
Поник сразу парень, и работа у него стала валиться из рук.
Однажды Ерошка вышел из проходной будки и только начал переходить через чугунный мост, что перекинут через Упу, нагоняет его какая-то женщина. Лицо ее закрыто плотным кружевным покрывалом. На ней кофта цвета вороненой стали и коричневая юбка. Юбка разными дивными цветами разукрашена, какими резчики украшают подарочные ружья. А кофта тоже в несказанных золотых узорах.
Женщина ласково дотронулась до Ерошкиного плеча и сказала:
— Я слышала, что от тебя сбежала жена. Если так, то я за тебя выйду замуж.
— А кто ты? — спросил Ерошка.
— Я Тулянка.
Ерошка даже обомлел от ее слов и сказать ничего не может. Ведь он так много слышал о покровительнице ружейных мастеров. А она опять:
— Что ты боишься меня, разве я хуже твоей жены?
Нет, она была лучше его Маньки. Та курносая и какая-то такая… А эта даже с закрытым лицом похожа на царицу. У Ерошки кругом пошла голова. Что делать! И жалко Маньку, и остаться с ней не хочется…
Бок о бок, шаг за шагом Ерошка незаметно с Тулянкой дошел до своего дома. Встал у крыльца и задумался: открывать ей двери или нет?
Та, как будто угадав его мысли, сказала:
— Ну хорошо, ты подумай, а как надумаешь жениться, позови. Я каждый вечер буду встречать тебя на чугунном мосту.
— Ладно, — сказал Ерошка.
Тулянка подала ему в знак дружбы платочек и ушла. Когда Ерошка зашел в избу, ему сразу бросился в глаза портрет, висящий в переднем углу, где они с Манькой сидят плечико в плечико, ладошка в ладошку. И так Ерошке стало нехорошо и стыдно, хоть проваливайся сквозь землю. Хотел было выбросить подаренный платок, но на нем увидел такие же дивные узоры, как и на одежде Тулянки. Он сразу бросился к верстаку… А если уж мастер сел за верстак, то лучше не пытайся его поднимать.
Вскоре эти узоры принесли ему такую славу, что его гравюры стали раскупаться даже для музеев. А Тулянка при каждой встрече ему дарила все новые и новые платочки с удивительными кружевными вязками и рисунками лесов и все время спрашивала:
— Ну, решил на мне жениться или все еще не можешь забыть прежнюю жену?
Однажды Ерошка подумал: «А в самом деле, что я болею душой за Маньку? Эта хоть мне принесла славу, а та что? Женюсь на Тулянке».
В следующий вечер он открыл перед ней двери своего дома. Но когда та отбросила от лица покрывало, вместо Тулянки Ерошка увидел свою жену.
— Петрович, твой ученик снова вернулся к тебе.
— Что случилось, дружище?
— Беда, мастер. Как только сел за отдельный верстак, у меня глаза не стали ладить с руками.
— Как это так?
— Глаза хотят делать эдак, а руки делают по-другому. И не знаю, кто из них прав.
Как-то раз глаза поспорили с руками, кто из них важней при работе.
Глаза сказали:
— Если бы мы не следили, что делают руки, они бы без нас ничего не могли делать.
А руки ответили:
— Если вы так высоко цените себя, следите на здоровье, а мы ничего не будем делать.
После этого, когда глазам хотелось что-нибудь сделать, руки прятались в карманы. А когда руки притрагивались к какой-нибудь вещи, глаза закрывали свои веки.
Однажды тому человеку, который имел эти глаза и руки, дали делать не больше не меньше как простые очки диаметром три с половиной сантиметра. Старший мастер положил перед глазами человека чертеж, а сам ушел. Руки, почувствовав работу, сейчас же полезли в ящик за инструментом. В это время на чертеж села муха и начала пожирать запятую, которая стояла между тройкой и пятеркой, а мухи очень любят тушь.
Глаза отвернулись от чертежа в сторону и сделали вид, что не замечают этого. Пока руки возились в ящике для инструментов, муха и съела запятую. Теперь уж получилось так, что очки стали диаметром не три с половиной сантиметра, а тридцать пять. А глаза прищурились и смеются: «Пусть, — думают себе, — помучаются руки, набьют себе мозоли».
А руки, закончив работу, эти очки надели на глаза.
— А ты о чем загрустил, малый?
— Дома неприятности.
— А что такое?
— Укоряют, что два года проработал на заводе, а заметным еще не стал. С кем нужно говорить, чтобы я стал известным, — не знаю.
— Только с железом.
— Дядь Вась!
— А?
— Почему так?
— Как?
— Сколько лет вы уже работаете мастером, а называете все еще себя учеником?
— Документ мастера получить куда проще, чем сказать своей совести, что ты уже мастер.
Любо или не любо кому, а у нас повелось так: после «аз», «буки», «веди» никого еще не зовут дядей Федей. А кто любит хвалу и чтоб о нем в медные трубы дули, тому нечего делать в Туле.
Так говорили наши деды, так говорим и мы.
Наши мастера — народ занятой, и зря тарабарить им недосуг. Они даже не позволяют такой роскоши, чтобы в занятое время называть друг друга длинными и величальными словами. По батюшке наши деды звали только по праздникам и воскресным дням. Туляки всегда любили короткие имена, чтобы они свободно проходили через горло, не застревали в зубах и через цех пролетали как пули: «Чиж-ж! Левш-ш-а!»
