Внук охотника - [13]

— Тукаам, ты не рассказывай об этом нашим. И будто мы с тобой ни о чем не говорили. Слышишь — ни о чем! И если начнут тебя расспрашивать о войне, говори: «Ничего не знаю».

Этот разговор словно связал их общей тайной. Мичилу казалось, что они с Николаем составили заговор против тех, двоих. Но время от времени на него нападала страшная робость, почти испуг: «А если этот Николай просто хочет выведать мои мысли и планы?»

Сегодня, когда вернулись с охоты и когда те двое унесли в ледник убитых зайцев, Николай схватил берестяные ведра и, оттащив их в кусты, вылил воду. Когда же Бородатый и Кривая рожа вернулись, он засуетился виновато:

— Водишки-то не осталось. Чаишко-то как вскипятить? Сходить надо за водишкой-то.

— Как же, как же, — важно ответил Бородатый, державшийся все время главарем. — Вода — дело ваше. Давайте идите за водой. Пока мы тут мясо приготовим да печь растопим, чтобы вода уже была.

Только землянка скрылась за кустами, Николай опять подступил с расспросами. Мичил решил: «Если даже он хочет все у меня выведать — пусть. Все равно уж! Если пропадать, то раньше или позже, какая разница». И он опять стал рассказывать обо всем обстоятельно. И опять, когда зашел разговор о дезертирах, сказал, что знает одного больного мужика. Работает он в своем колхозе, на принудительных работах.

— Ты не обманываешь? — Голос Николая дрожал от волнения. Глаза, всегда печальные и тусклые, сейчас блестели радостью. Даже на лице, пепельно-сером, заиграл румянец.

У родника (здесь из скалы била струя хрустально-прозрачной воды) Николай снова ссутулился и, втянув голову в плечи, пустым, бессмысленным взглядом уставился в ведро, которое быстро наполнялось. Когда вода хлынула через край, шум будто встряхнул бродяжку. Убрав ведро из-под струи, Николай поставил его на плоский камень и опять забылся, глядя на свое отражение, вытягивавшееся в ведре, где вода еще не успокоилась. Худое, длинное лицо, смотревшее потерянным, пустым взглядом из воды, вдруг будто напугало его. Николай подскочил к Мичилу и, впившись костлявыми пальцами в плечи парня, повернул его к себе лицом. Округлившиеся глаза Экчээле были неимоверно широкими, а зрачки такими огромными, что походили на ружейные стволы, если вдруг их наведут на тебя.

— Тукаам, послушай-ка, — шептал, а сам испуганно оглядывался и больно впивался пальцами в плечи, дышал хрипло, рывками. — Мы тоже… Ты думаешь, мы… А мы не охотники. Мы тоже… дезертиры. Бродяги.

— Тыый! Неужели? — Мичил притворился, будто поражен, будто это известие для него новость. — Да неправда…

— Правда, правда. — Николай отобрал у парня ведро, поставил рядом со своим и, ухватив Мичила за локоть, потащил за выступ скалы. — Правда, тукаам. Правда. И давай-ка посоветуемся. Поговорим. Ты не знаешь… А тебя… Тебя каждую минуту могут убить. А я для них тоже обуза. Здоровье у меня все хуже да хуже. А зачем я им такой. Вот они и держат до первого снега. Пока промышлять помогаю. А потом… Ни у того, ни у другого бандита рука не дрогнет. Так что давай-ка. Давай-ка их опередим. Давай-ка сбежим от бандюг. Может быть, хоть умереть доведется дома.

Мичил был ошарашен. Ему и подпрыгнуть хотелось от радости, и тяжелая мысль ременными путами связывала по рукам и ногам. «А если это подвох?»

— Давай убежим, — тряс его за плечи дрожащий, оглядывающийся по сторонам Экчээле. — И завтра же… Завтра идем за сохатым. Ты держись ближе ко мне. Как я дам знать… Продукты-то у меня. Бандиты всегда меня нагружают. Сами налегке. Дам знать — и отстанем. И в сторону. И поминай как звали.

Приблизившись к самому лицу Мичила, он смотрел ему в глаза с мольбой и надеждой. Он боялся, что вдруг этот парень не сумеет скрыть своих чувств от Бородатого и Кривой рожи. Или, того хуже, спасая свою шкуру, вдруг задумает выдать его. Он смотрел, как побитая, загнанная в угол собачонка, и Мичил понял, что Экчээле его не обманывает. Что не с целью выведать чужие мысли завел он этот разговор. Что он серьезно предлагает убежать завтра от головорезов. И хотя Мичилу опять захотелось закричать радостно и пуститься в пляс, как пустился он недавно, когда без спичек разжег костер, Мичил сдержался. Он понимал, что эти часы и минуты до той, самой решающей, которая наступит завтра, будут очень тяжелыми. Надо будет собрать всю свою волю и все свое мужество, надо будет ничем не показать своих намерений. Надо быть очень и очень сдержанным. И словно приучая себя к этой сдержанности, сейчас, когда ему хотелось кричать и подпрыгивать от радости, он очень коротко и сухо ответил:

— Ладно. Бежим. Подай знать.

«НЕУЖЕЛИ ОПЯТЬ ПРОПАДАТЬ?»

Судя по следам, сохатый был совсем близко, и потому вошедшие в азарт бродяги перестали обращать внимание на Мичила. Он делал вид, что, как и все, увлечен преследованием лося, что, как и все, торопится, но помаленечку отставал и отставал.

Натуженно кашлявший, задыхавшийся Николай уже давно остался позади.

Когда перешли один из логов, поднялись вверх по склону, Николай появился только лишь на противоположном склоне, только лишь начал спускаться в лог.

Мичил смотрел в его сторону: «Не даст ли знать?» Сейчас самое время. Бородатый и Кривая рожа обо всем забыли. Им кажется, что вот-вот настигнут лося. А уже через полчаса… Они или действительно настигнут сохатого, или задумают перекусить и тогда хватятся: где же этот паршивый Экчээле?