Вновь, или Спальня моей госпожи - [38]

В студии было прохладно. Днем, когда включены все софиты, жар от них поднимался к перекрытиям и электрокабелям, подвешенным к потолку. Дженни включила пару ламп нижней подсветки и стала пробираться сквозь путаницу кабелей, стремянок и расплющенных пластиковых стаканчиков, валявшихся вокруг идеально прибранной декорации.

Она остановилась у спальни Амелии. Ей нравилась эта декорация — одна из самых прелестных. Стены спокойного зеленого цвета с изысканной отделкой из слоновой кости. Причудливо изогнутые подлокотники мебели, тоже цвета слоновой кости, были инкрустированы золотом. Полог над кроватью — бледно-желтый, с узором из зеленых виноградных гроздьев. Дженни села на кровать и откинулась на изголовье. Наверное, так сидела бы Амелия.

…Амелия замужем за нелюбимым. Так же, как Джорджианна и леди Варлей. Дженни даже не заметила, сколь часто стала использовать этот прием. Но Джорджианна и леди Варлей, по крайней мере, любили кого-то. Неужели Амелии вновь предстоит полюбить?

А ей самой?

Послышались шаги. Поступь была тяжелой. Видимо, кто-то из охранников хочет выяснить, почему в декорации горит свет. Она подала голос.

Шаги приблизились, и перед ней появился Алек Камерон.

— Ты же не так ходишь, — не без удовольствия отметила она. — Я думала, у тебя более легкая походка.

Дженни понятия не имела о том, как обычно звучат шаги Алека, но почему-то знала это.

— У меня — может быть, — ответил он, — но не у Его Светлости герцога Лидгейтского. Я топаю тут по залам, разнашиваю его новую обувку, привыкаю, так сказать.

Алек приблизился. Он был уже в своей рубашке, свободной и вылинявшей голубой рубашке для поло. Но на нем оставались кремовые панталоны герцога и пара сапог. Панталоны, словно трико, облегали бедра. Поблескивающие кожаные сапоги закрывали икры, а спереди были снабжены наколенниками. Видимо, костюмеры подгоняли их по его ноге.

— Потрясающие сапоги! — одобрила она.

— Благодарю.

Ответ был предельно краток. Алек направился к выходу. Было ясно, что он не хочет ей мешать.

— Нет-нет! Не уходи! — попросила Дженни. — Не хочешь присесть? Отдохни — ноги-то устали.

— Ну, если не помешаю…

Вместо ответа Дженни указала на изящный дамский стул, принадлежащий Амелии. Но Алек не заметил жеста. В следующее мгновение кровать прогнулась и голубая рубашка коснулась руки Дженни.

Дженни неловко поежилась. С какой стати он уселся на кровать? Весьма фривольно.

Но ему так вовсе не казалось. Эта декорация была его домом, а кровать — рабочим местом. Он работал здесь два, а то и три раза в неделю. Все это было для него не более фривольно, чем для Дженни сидеть на софе в своем кабинете.

Она скрестила руки на груди, чтобы избежать соприкосновения, и попыталась завязать разговор.

— У тебя много писем от больных лейкемией, — она плохо понимала, что говорит. — Ты усиленно занимаешься благотворительностью?

Волосы Алека были взъерошены — видно, недавно снял парик Лидгейта. Рубашка облегала только плечи, а ниже спадала свободными складками.

— Да, писем немало, — ответил он. — Но только из фонда для больных лейкемией.

Актрисы, особенно героини мыльных опер, привыкли к тому, чтобы сидеть чуть ли не на коленках у партнера. Декорации были невелики, а планы в основном крупные, и актерам приходилось стоять очень близко друг к другу. В жизни люди обычно не приближаются так к собеседнику. Они-то привыкли… Ни Карен, ни Трина, ни Пэм не обратили бы на это внимания.

— А почему такой интерес к лейкемии?

— У меня младшая сестренка была больна.

Дженни вздрогнула. Все мысли о себе и о непозволительной близости сразу исчезли.

— Надеюсь, она выздоровела?

— Нет. Умерла.

— О, Алек, — Дженни повернулась к нему, опершись локтем на изголовье, чтобы лучше его видеть. — Прости. Какой ужас!

— Да, это было ужасно, но с тех пор прошло много времени.

— Когда это случилось? Сколько ей было лет? А тебе?

— В девять она заболела, в двенадцать скончалась. Я был на год старше. Сейчас она могла бы выжить. Сегодня процент выздоравливающих намного больше. Изменились методы…

Голос Алека был бесстрастен. Видимо, привык обсуждать эту тему. Приходилось же ему выступать на заседаниях фонда. Дженни поняла, что сейчас он заговорит о лечении и медицинском оборудовании. Но это было не интересно. Ее волновали люди.

— А какая она была?

Она застала Алека врасплох — ему было бы куда легче говорить о медицинских проблемах. Помолчав, он заговорил:

— Какая? — он посмотрел вверх, на путаницу темных проводов. — Чудесная девочка — очень забавная, и словно сотканная из противоречий. Даже до болезни она выглядела хрупкой. Всегда была бледной, худенькой и довольно слабенькой. Но вся как струночка. Она обладала потрясающим чувством равновесия и поэтому ничего не боялась. Могла пройти по любому бревну на скотном дворе. А если нам нужно было до чего-то дотянуться, мы ставили ее на плечи Брюса, она приподнималась на цыпочки и… — Он замолчал, потирая ладонью затылок. — Знаешь, я не уверен, что должен тебе все это рассказывать. Но видимо, поэтому меня тянет к противоречивым женским натурам.

— Например, к Хлое Спенсер?

Как это у нее вырвалось? Дженни понимала, что не должна была так говорить. Но когда она представила себе тоненькую маленькую девочку, стоящую на цыпочках на плечах старшего брата, у девочки было лицо Хлои Спенсер.