Вниз по кроличьей норе - [12]

– Какую именно? В последние дни у нас все сенсационно, и все связано с теми шестью, которых мы полагали сумасшедшими… Что же там еще? Эдисон всё же вынужден был признать поражение своего постоянного тока и договаривается о повсеместном устройстве для освещения тока переменного, митрополит Иоанникий дал гневный ответ на восторженную телеграмму томского студента Николая Бурденко об использовании в будущем частей тел умерших для лечения больных – об этом всем я уже знаю.

– Да какое там освещение, какое лечение! Вот, полюбуйтесь, в сегодняшних «Московских ведомостях» вся первая страница – об ужасах революции, республиканского строя и либеральных реформ, полюбуйтесь! Я знал, я знал, что к этому все и идет, что наши держиморды даже самую передовую суть, даже прямой дар из будущего захотят обратить для своей пользы! Однако какие негодяи! Вначале дали всем поверить в правдивость того, что эти шестеро знают будущее, а затем от их имени сочинили омерзительный пасквиль на прогрессивные преобразования общества!

– Но почему же «дали поверить в правдивость», почему «сочинили»? – Ганнушкин был несколько озадачен и отложил на стул свое так и не надетое пальто. – Вспомните, они рассказывали о революции и мировых войнах еще во время наших бесед в клинике…

– Именно! Именно в клинике! Я наконец-то понял, кто эти шестеро – это же безумцы, они лишились разума еще там, в будущем, и, попав сюда стали говорить о будущем со своей безумной точки зрения. И их полностью поддержали наши сторонники сатрапии и азиатчины – взгляните только на вторую страницу, – Сербский стал разворачивать мятые газетные листы. – Полюбуйтесь, вот она, статья нового министра, Сипягина, это же не статья, а приговор! Он пишет, вы только вдумайтесь, что он пишет, ничуть не стесняясь: «Определенные меры уже приняты, задержаны многие государственные преступники». Каково, а? Теперь любого, любого могут арестовать – достаточно лишь будет сослаться на этих шестерых безумцев. Сегодня эти некие «многие», а завтра уже мы с вами. Я собираюсь писать опровержение в газеты, чтобы все узнали о безумии этих шестерых, и соберу под ним подписи наших коллег…

– Но позвольте, Владимир Петрович, во-первых, я все же не считаю их безумцами, а во-вторых, я совершеннейшим образом не понимаю, за что нас с вами должны немедленно арестовывать?

– Как за что? Я известен своими либеральными взглядами, а ваш брат погиб в борьбе за свободы студенчества, этого для них будет вполне достаточно.

– Владимир Петрович, – Ганнушкин резко помрачнел, – я вас очень, очень прошу, не надо притягивать к этому делу смерть моего брата.

– Но почему же? Он же скончался этим февралем во время студенческой забастовки.

– Мой брат скончался от простуды, он не желал пропускать занятия в университете и потому являлся туда ежедневно, надеясь на прекращение забастовки и возобновление занятий, срывавшихся теми студентами, которые хотели больше гулять, чем учиться. Так что не за студенческие свободы умер мой брат, а от тех самых студенческих свобод. И если действия шестерых бывших наших собеседников хоть малой мерой послужат успокоению – то я буду приветствовать их.

– Вот как! Каиновы слова говорите вы, именно каиновы! И не успокоение будет, а упокоение – под могильной плитой упокоится всякая надежда на либеральные свободы, на отрыв от азиатчины и присоединение к европейской семье! – Газетные листы, брошенные Сербским, полетели чуть ли не в лицо Ганнушкину. – Отныне и вовек я не подам вам руки, и готовьтесь к бойкоту от всей прогрессивной интеллигенции!..

Петр Борисович Ганнушкин посмотрел, как осыпалась штукатурка рядом с дверью, захлопнувшейся с грохотом за Сербским, и тяжело вздохнул…

Подъехавшая к украшенному готическими башенками особняку на Спиридоновке скромная пролеточка остановилась, скрипнув рессорою, кузов чуть качнулся, и с подножки на мостовую не сошла, а спорхнула миловидная молодая женщина. Ее глухих тонов платье, казалось, было под стать скромной пролеточке, однако соответствовало последней английской моде – ведь на самом деле приехавшая не только знала афоризм Уайльда – «человек или сам должен быть произведением искусства, или быть одетым в произведение искусства», но и сама сочетала в себе и то, и другое, – и сегодня она попросту сознательно взяла извозчика, а не воспользовалась лаковой коляской собственного выезда. Стремительно пройдя к особняку, у самых его дверей она на мгновение замедлила шаг и подняла руки к шапочке, чтобы поправить вуаль, отчего пелерина на ее плечах взлетела подобно крыльям.

Супруга действительного статского советника Желябужского, начальника контроля Московско-Курской железной дороги, некоронованная королева театральной Москвы, звезда Художественного театра, Мария Федоровна Андреева спешила в гости к некоронованному императору российской промышленности Савве Тимофеевичу Морозову.

Савва Тимофеевич встретил любезную сердцу гостью на лестнице и с постоянным своим радушием провел в свой кабинет.

– Саввушка, милый, – одним грациозным движением руки кружевной платочек был вытянут из рукава, и тонкие длинные пальцы великой актрисы стали промакивать им крупную слезу, скатывавшуюся у нее по щеке, – слышали ли вы уже, что случилось? Я только что получила достоверные сведения из Петербурга, они просто ужасны…