Внешняя политика России эпохи Петра I - [24]

Украинский народ не пошел за изменником, он остался верен союзу с братским русским народом и стал грудью на защиту своей Родины. Вместо колокольного звона и хлеба с солью украинские города встретили захватчиков и их новоявленных союзников артиллерийским и ружейным огнем. Широкий размах приобрело и партизанское движение. Очевидец тех событий писал, что «малороссияне везде на квартирах и по дорогам тайно и явно шведов били, а иных живых к государю приводили, разными способами бьючи и ловлячи блудящих от чего много войска шведского уменьшилося». В районах, занятых шведами, крестьяне уничтожали все запасы хлеба и фуража, покидали деревни и уходили в леса, забирая с собой скот и лошадей. Колоссальные же запасы провианта и боеприпасов, заготовленные для шведской армии в гетманской резиденции в Батурине, были захвачены, а то, что нельзя было вывезти, сожжено конным отрядом А. Д. Меншикова.

Озлобленные неудачами и сопротивлением населения, шведы и мазепенцы сжигали целые города и села, поголовно истребляя их жителей, не щадя стариков, женщин и детей. Однако ни угрозы, ни зверства не смогли остановить освободительную борьбу украинского народа.

После того, как Карлу XII стало ясно, что в лице Мазепы он приобрел не союзника, обладающего реальной военной силой, а лишь политического беженца, он начал связывать свои надежды с поддержкой Лещинского и крымского хана.

После поражения корпуса Левенгаупта при Лесной, король настойчиво призывал Лещинского и генерала Крассау идти на Украину. Но выступить они не могли, так как были связаны активностью войск Сандомирской конфедерации. Русско-польский союз начал приносить реальные результаты. Летом 1708 г. войска А. Сенявского и Г. Огинского нанесли армии Лещинского сокрушительное поражение под Конецполем, а ее остатки оттеснили на север Польши, куда отошел и корпус Крассау. В связи с этим Карл XII уже не мог рассчитывать на их помощь и все свои надежды теперь связывал с антирусскими настроениями крымского хана и правящих кругов Османской империи.

В начале 1709 г. Девлет-Гирей II заверил короля в готовности своих войск, в состав которых, помимо татар, входили отряды запорожцев и бежавших в Крым булавинцев под командованием атамана Некрасова, выступить весной на соединение с главными силами шведов. Однако подобные планы крымского хана не встретили позитивного отклика со стороны султана Ахмеда III, который целиком придерживался политики нейтралитета по отношению к русско-шведской войне. Отказ турок от активности в момент, когда представлялась редчайшая возможность на длительное время ослабить Россию и отбросить ее к рубежам Оки, казалось, противоречит здравому смыслу. И все же смысл в этих «турецких странностях» был. Разумеется, такие акции Петра, как сожжение кораблей азовского флота на глазах представителя султана при ханском дворе и вручение ему крупной суммы денег, демонстрировавшие твердую склонность России к миру, а также успехи русского оружия в кампании 1708 г., благодаря чему, как отмечал австрийский посол в Константинополе И. Тальман, «очень вырос авторитет царя в глазах Турции», не остались без внимания султанского правительства. И все же не эти факторы определили позицию нейтралитета правящих кругов Блистательной Порты.

На протяжении XVI–XVII вв. Османская империя в своей политике по отношению к России и Польше придерживалась стратегической линии достижения ослабленного равновесия между двумя славянскими государствами как необходимого условия дальнейшего крымско-турецкого экспансионизма в юго-восточном регионе и экономического существования Крымского ханства, паразитировавшего за счет грабежа славянских народов. Разжигание перманентного военного соперничества между северными державами являлось основным рычагом практической реализации данной программы. А приводился он в движение, главным образом, Крымским ханством, которое Порта наделила имитированным ореолом полной его независимости от Константинополя. Поэтому можно представить, каким страшным ударом по этой программе стал русско-польский союз, достигнутый в конце XVII в., и какую радость вызвало в Турции известие об избрании на польский престол Лещинского, известного своими антимосковскими настроениями.

Однако вторжение шведов в Россию было встречено правящими кругами империи очень настороженно. В султанском дворце не сомневались в победе Карла XII, но одновременно предвидели и то, что эта победа с неизбежностью приведет к возрождению Великой Польши в границах более обширных, чем границы 1618 г., с включением в ее состав на правах коронных земель Левобережной и Правобережной Украины. Это представляло для Турции не меньшую угрозу, чем движение России к Черному морю. Наиболее отчетливо эту перспективу, в отличие от великого везира Али-паши и Девлет-Гирея II, живших эмоциональными порывами однодневной политики, видел султан Ахмед III. Поэтому он в категорической форме запретил им «работать» на планы польского короля, о которых султан был в достаточной степени информирован. Остались без внимания и заверения Мазепы, пытавшегося, по словам Тальмана, убедить султана, что шведский и польский короли якобы заинтересованы в том, чтобы «казаки были снова укреплены в своих старых правах и тем самым, как свободный народ между Москвой и Турцией, представляли собой прочный барьер». Ахмед III знал истинную цену этим словам.