Вне закона - [27]

Странно все-таки, что они, такие разные люди, сошлись, образовали семью, ведь ничего по-настоящему общего у них не было, и возникали периоды, когда Николай Евгеньевич хотел уйти от Наташи. Были тому и причины — он знал о существовании у нее любовника, но причина показалась мелкой перед последствиями — расставаться из-за какого-то пижона, лектора-эстрадника, на которого сбегаются поглазеть девицы со всей Москвы, потому что его хлесткие статьи о сексологии стали появляться в журналах и вызывали целый бум. Николай Евгеньевич понимал прекрасно — этот трепло философ дань все той же моде, поежится, покорежится и слиняет, да и Наташе надоест. Или она ему. А разводным процессом Николай Евгеньевич привлечет нездоровое внимание тех, кто и без того пристально следит за его жизнью. Сорваться на этом? Глупость! Может быть, он прежде ее и любил, когда они встретились, был молод и нищ, да еще одинок: брат в лагерной шарашке, отца не стало до войны, мать умерла незадолго до того, как загремел брат. Ему достались кое-какие сбережения от родителей и брата. И это помогло не умереть с голода, закончить институт и махнуть в дальние края, где можно было поменять биографию.

В ту пору у него не раз возникали мысли: возможно, брат и в самом деле продал за рубеж секреты. Ведь деньги-то у них были… Быть братом преступника — значит оставаться человеком без перспективы. Нет! Он себе такого не мог позволить, он должен был вырваться из этого круга. А рыжая яркая девица была дочерью отставного генерала, имя которого сделалось известным в войну. Она сама вцепилась в Николая Евгеньевича своими коготками, а ему, конечно, это было с руки. Он поселился в хорошо обжитом доме, понимая, тесть еще в славе и может помочь зятю… И тот помог. А уж потом, когда вернулся брат, Николай Евгеньевич сам был крепок и мог уверенно шагать по лестнице вверх.

Любил или не любил? Женским вниманием он не был обделен, все-таки ему хватало лихости на самые отчаянные поступки, а женщины такое ценят, и чужие постели принимали его. Конечно, Николая Евгеньевича избаловали, но никогда охотой за юбками не увлекался, все это проходило, не оставляя на душе никаких следов, кроме веселой беспечности. Его прощали, прощал и он. А вот у брата… Тот так и остался один на всю жизнь. Большой бедой обернулось его пребывание в лагере. Его всерьез изувечили, недаром били ногами в пах, своего добились, все равно что кастрировали. Николай Евгеньевич узнал об этом случайно, когда задался целью женить брата и стал водить к нему женщин. Игорь Евгеньевич сказал просто:

— Не надо, не трудись. Если бы ты знал, сколько раз меня били меж ног…

Вот когда он впервые по-настоящему понял, какой страдалец его брат. Он пробыл в заключении пять лет. Его взяли в тридцать два, но к этому времени Игоря Евгеньевича знали во многих научных кругах мира, ему прочили невероятное будущее, потому что за годы войны, работая с крупными метрами, он не только обучился многому, но сумел создать свою теорию, ошеломившую тех же метров. В сорок девятом году его обвинили в том, что, бывая за границей, он продает научные секреты чужим фирмам. Процесс над ним освещался в печати, его клеймили рабочие в письмах с предприятий, пионеры и студенты, хотя никто из них не знал, чем он занимается, да и понять его теорию в ту пору могли лишь несколько человек. Хорошо, что у Игоря Евгеньевича не было детей, но жена, молодая оперная актриса, уже успевшая обратить на себя внимание, напечатала в газете строки отречения. Она и сейчас жива, эта грымза, думает, все забыли о ее «геройском» подвиге. Да черт с ней! Но Игорю Евгеньевичу ее отречение принесло немало страданий, он умел их прятать, умел входить в работу, увязая в ней по уши, и, когда в году пятьдесят шестом ему поручили создать принципиально новый институт в небольшом городке, который, по замыслу, должен был стать новым научным центром, Игорь Евгеньевич согласился на радость тем, кто его знал и кто хотел с ним работать.

Теперь у него фирма, настоящая, серьезная, с которой считаются многие на Западе. Вокруг него могучий коллектив, немало преданных людей, есть еще и те, с кем работал в шараге, среди них люди нелегкие, порой и заносчивые, и требующие себе особых льгот, но Игорь Евгеньевич умеет с ними ладить. Может быть, другой бы не сумел, а он умеет, и против него никто не копает, даже и в мыслях такое не нарождается. Все знают: до тех пор пока он жив, только он и может быть генеральным директором. Только он…

— У тебя что-то случилось? — спросила Наташа, сбивая пепел с сигареты в стеклянную пепельницу.

Николай Евгеньевич не курил и не любил, когда курили в его кабинете. Наташа это прекрасно знала, он несколько раз убирал со своего стола проклятую пепельницу, похожую на медузу, но Наташа водворяла ее на место, и он сдался.

Ему не хотелось посвящать ее в свои дела, да он и понимал — она к ним равнодушна, и потому ответил, несколько бодрясь:

— Обычная суета сует.

Она усмехнулась густо накрашенными губами.

— Тогда почему ты сидишь тут, когда тебя машина уж минут сорок ждет у подъезда? — И внезапно в ее голосе пробилась нежность. — Ты устал, Николай. Может, есть смысл поехать нам отдохнуть? Я тоже возьму отпуск.