Вне закона - [30]
К лосиной туше волки подошли еще затемно. Обходя ее с привычной настороженностью по широкому кругу, они наткнулись на следы стороннего волка. Распутывая его наброды, Лобастый долго ходил по полю и тут, приблизившись к зимнику, увидел лыжню. Постояв в нерешительности, он вдруг круто повернул в обратную сторону и рысью пошел прочь. Волчица насторожилась, но, не почуяв никакой опасности, нехотя затрусила следом. Голод еще был не велик, и волчица, не очень, видимо, сетуя на осторожного друга, сама повела его к лесосеке.
На следующую ночь, когда голод уже основательно давал о себе знать, а в потеплевшем воздухе кружились первые вестники надвигающегося снегопада, волки осмелели. К лосиной туше по следам чужого волка волчица подошла решительно, а когда обнаружила следы разбоя, то за дело взялась с удвоенной алчностью. Успокоенный смелыми действиями подруги, к завтраку, наконец, приступил и Лобастый. Иногда он отрывался от еды и, встав передними лапами на лосиные останки, подолгу всматривался в ту сторону, где проходила ненавистная и все еще тревожившая его лыжня.
Светало. Снег валил такой густой массой, что лежал на широких спинах зверей белыми накидками. Надежно прикрывающий следы снегопад окончательно успокоил Лобастого. Свернувшись колесом на своей лежке, он впервые за эти дни уснул глубоким, спокойным сном. Даже тогда, когда вновь загорланили сороки, Лобастый только навострил уши и, даже не поднимая головы, сквозь сладкую дрему вслушивался в их далекие голоса. Теперь он знал, кто тревожил крылатую братию, и раз там, на лесном поле, прогуливался волк, не такой уж страшной казалась напугавшая его лыжня.
К ночи в лес забралась поземка. Словно извещая о своем приближении, по еловому вершиннику еще в вечерних сумерках она пробежала шумливым ветерком, посдувала с ветвей снежные скопища и, скользнув книзу, запуталась в зарослях. Добравшись до волчьих ухоронок, поземка раздула, размотала снежные холмики, взъерошила тугую волчью шерстину.
Первой с лежки поднялась волчица. Стряхнув с себя остатки снежного одеяла, она потянулась, и не то по привычке, не то от лихой алчности, но уж совсем не от голода, снова направилась к лесному полю. Сначала Лобастый следил за своей подругой, не поднимаясь с лежки. Когда же она исчезла в зарослях малинника, неохотно поднялся и побрел следом.
Плохо спалось охотникам этой ненастной ночью. Еще с вечера, уловив первые признаки бурана, встревожился пришедший со двора Иннокентий Федорович. Ночью, когда за окнами в полную силу моталась шальная метелица, Кеша не выдержал:
— Плохо ведь, Лександрыч!
— Хорошего мало!
Барсуков сел и, чиркнув спичкой, посмотрел на часы.
— Сколько? — спросил Кеша.
— Пятый. Нам, пожалуй, больше и не поспать. Сегодня идти надо пораньше, к самому свету.
Изба просыпалась. Загорелся свет, заскрипела лучина, а скоро и засвистел свою немудреную песенку туляк-самоварчик.
Идти было трудно. В поле дорогу так передуло, что она, постоянно теряясь, убегала из-под ног. Пришлось встать на лыжи и идти целиной. Гай шагал по лыжне сзади, проваливаясь по самое брюхо. Лес серой шумливой стеной показался как-то неожиданно совсем рядом. Отыскав накатанную дорожку, охотники скинули лыжи. В лесном заветрии дышалось вольготнее.
Лесное поле встретило охотников неприветливо. Дорожку здесь, правда, не задуло, а даже, наоборот, подмело, расчистило, и она бугрилась длинной лентой. Зато навстречу дул и бросался колючим снегам ветер. Как ни силились охотники разглядеть что-нибудь впереди, так и не могли. Признаки пребывания волков на приваде они увидели лишь тогда, когда поравнялись с лосиной тушей.
— Гляди, были! — крикнул Иннокентий Федорович.
Волчьих следов почти совсем и не было. На снегу только едва отсвечивали небольшие, свежо занесенные лунки да местами, где их было особенно мною, обозначились провалы.
— Взяли, Федорыч! Не могли не взять, раз на самой потраве топтались, — с этими словами Барсуков встал на лыжи и снял с плеч тройник. — Ты подержи Гая, а я обойду кромкой. Если найду выходной след — крикну.
Иннокентий Федорович еле сдерживал тянувшего поводок зверя. Гай то нетерпеливо поглядывал вслед ушедшему к лесу хозяину, то энергично тянул к лосиной туше.
Скоро на поле опять появился Барсуков. Следов в лесу не было. Иван Александрович растерянно развел руками и, глядя под ноги, медленно пошел по дорожке. Взволнованный Иннокентий Федорович поспешил навстречу. Гай, завидев хозяина, натянул поводок, но, пройдя всего с десяток метров, неожиданно остановился и сунулся носом в сторону.
Тут Иннокентий Федорович обратил внимание на уходившую из-под волчьей морды в открытое поле еле приметную светлую полосу занесенных поземкой следов. Между тем, вскинув запорошенную снегом морду, Гай потянул в поле. Сдерживая зверя, Иннокентий Федорович силился всунуть валенки в лыжные ремни, но от рывков волка оступался, лыжи разъезжались в стороны, и он, оставив эту затею, обеими руками ухватился за поводок:
— Лександрыч! Гай на следу!
Подкативший Барсуков перехватил из Кешиных рук сворку и, увлекаемый отчаянной потяжкой зверя, размашисто побежал полем. Следы то ясной, ослепительно белой полоской бежали в снежную даль, то становились совсем неприметными. Однако Гай ничуть не сбавлял хода. Он шел ведомой одному его чуткому носу волчьей тропой.
