Вне игры - [50]
Все книги на французском я перечитала и каждый день рылась в старом мамином шкафу в надежде прочесть что-нибудь новое. Но напрасно! Стояла ужасная жара. Весь день я сидела в доме, так как тётя сказала, что можно сгореть. Только после полудня я совершала небольшие прогулки в сад, а иногда доходила и до озера в лесу. Это были самые лучшие часы. Кругом было тихо, воздух был полон чудесных ароматов, а вода в озере, казалось, застыла, и было видно рыбок и головастиков, которые жили в своём таинственном мире.
Эти длинные летние дни тянулись бесконечно. Иногда мне казалось, что время остановилось. Но вдруг свершилось чудо! После очередного осмотра маминого шкафа я вспомнила, что большая часть из библиотеки хранилась на чердаке. Я бросилась туда и среди пыльных ящиков отыскала эту книгу. Это был Пушкин — «Евгений Онегин»!
Я просидела на чердаке до вечера, погружённая в воспоминания.
Я снова видела наш большой московский дом. Боже, как давно это было! Мама, милая, нежная мама, брала меня на колени и читала мне «Сказки Пушкина». Я снова чувствовала её чуть влажную руку на своём плече. Слышала её голос, изредка прерываемый кашлем…
А потом всё пошло вверх дном. Врачи, шушукающиеся слуги, сразу постаревшее лицо отца… Я помню день, когда тётя приехала и весь день плакала, прижимая меня к себе, и бесконечно повторяла: «Бедная малютка!»
Мне было 9 лет, и я не понимала, что горе пришло к нам в дом.
Когда мама скончалась, папенька сделался сам не свой. Он целыми днями сидел в кабинете и даже не выходил к столу.
Вот тогда-то он и решил больше никогда не жить в Москве, даже зимой.
Дом продали, а мы навсегда переселились в именье. С тех пор папенька ездит редко в Москву, только один, только по делу. Все эти годы тётенька уговаривала его купить в Москве дом, говорила, что это лучше, практичней жить в своём доме, чем снимать квартиру. И вот он появился, этот новый дом. И тут тётенька сообщила мне, что теперь-то она уговорит папеньку увезти нас на зиму в Москву.
Дай-то Бог!
31 июля
Теперь, когда у меня появилась тайна — мой дневник, — я решила его хранить на чердаке между книгами. Здесь целая, не ведомая никому, жизнь!
Здесь есть книги, чудесные мамины книги, про которые все забыли!
Вечером я иду одна к озеру и читаю, читаю без конца!
Что за прелесть этот Пушкин!
Вот и я, как Татьяна, сижу в деревне одна. Но у меня нет никаких подруг, сестёр.
Боже! И всё-таки я верю, что настанет такой день, и ОН придёт.
15 августа
Я уже исписала столько страниц, а всё не дойду до того случая, с чего начала.
Это было неделю назад. Как раз я собиралась пойти на прогулку со своим «Онегиным». Как вдруг услышала колокольчик, кто-то ехал мимо нашего дома. Я бросилась к воротам! Это была закрытая, незнакомая карета.
В глубине её сидел мужчина. Я не успела разглядеть его лицо, оно было бледно, но рука… Тонкая, красивая, белая рука махнула мне, и карета промчалась.
Боже мой! Мне казалось, что это сон. Всё произошло так быстро! Мне кажется, в жизни не забыть эту руку. Сердце так колотилось, что, по-моему, было слышно на весь сад. Мне не хотелось ни с кем видеться, и я потихоньку прошла через сад и вышла к озеру.
Прости, милый Пушкин, но в этот вечер я даже не могла читать. Да, это был ОН! Никогда я не забуду этого дня! Из тысячи рук я бы узнала его руку!
18 августа
Теперь у меня началась новая жизнь. Каждый день я жду его. При каждом звуке как будто струна натягивается в моём сердце. Кто он? Откуда?! Я знаю наших близких соседей, я знаю, что среди них его нет. Как он попал в наши края? А может быть, это судьба? Вдруг он приехал на осень, погостить, поохотиться? Вдруг однажды он случайно забредёт в наш лес? Или случится такое — ему на охоте станет дурно, или он подвернёт ногу. Всё это будет в нашем лесу. Наше именье самое близкое. Его приведут к нам и положат больного в нашем доме. Господи! Сделай так! Ведь папеньки почти весь день нет дома. Конечно, тётенька будет ухаживать за ним, а может быть, позволит и мне. Я войду в комнату, когда он будет спать, и тихо стану напротив. Он откроет глаза… Да, да. он. конечно, сразу поймёт, что это его судьба! Я буду ухаживать за ним, как за ребёнком.
При спущенных шторах его лицо будет казаться ещё бледнее. Но когда он будет открывать глаза… Боже, что это за чудо, его глаза! Они так сверкают, будто внутри какой-то огонь! Даже немного страшно! А потом, потом, он начнёт выздоравливать, и лёгкий румянец покроет его щёки… Он поймёт, что это я, я спасла его!
И однажды в полдень, когда в доме будет полная тишина, я буду сидеть рядом с его кроватью, он вдруг протянет ко мне свою нежную белую руку, прикоснётся к моей руке и скажет: «Это вы? Я ждал вас всю жизнь! Я люблю вас». Господи! Ведь Ты знаешь, как я его жду! Сделай так! Господи!!!
3 сентября
Сегодня опять приходил г-н Нелькин. Они с папенькой целые вечера беседуют в кабинете. Когда мы с тётенькой спустились к чаю, он протянул мне свою огромную красную руку и очень глупо улыбался весь вечер. Боже! Вот уж, наверное, никогда не читал ни Пушкина, ни Лермонтова, я уж не говорю о других! А руки, руки у него ну в точности, как у Ивана Сидорова! Странно, что раньше я этого не замечала.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Тише!.. С молитвой склоняем колени...Пред вами героя родимого прах...С безмолвной улыбкой на мертвых устахОн полон нездешних, святых сновидений...И Каппеля имя, и подвиг без меры,Средь славных героев вовек не умрет...Склони же колени пред символом веры,И встать же за Отчизну Родимый Народ...Александр Котомкин-Савинский.
Аннотация издательства: Сорок пять лет жизни отдал автор службе в рядах Советских Вооруженных Сил. На его глазах и при его непосредственном участии росли и крепли кадры командного состава советской артиллерии, создавалось новое артиллерийское вооружение и боевая техника, развивалась тактика этого могучего рода войск. В годы Великой Отечественной войны Главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов занимал должности командующего артиллерией Красной Армии и командующего ПВО страны. Одновременно его посылали представителем Ставки на многие фронты.
Данная статья входит в большой цикл статей о всемирно известных пресс-секретарях, внесших значительный вклад в мировую историю. Рассказывая о жизни каждой выдающейся личности, авторы обратятся к интересным материалам их профессиональной деятельности, упомянут основные труды и награды, приведут малоизвестные факты из их личной биографии, творчества.Каждая статья подробно раскроет всю значимость описанных исторических фигур в жизни и работе известных политиков, бизнесменов и людей искусства.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Если человек родился, нужно хотя бы прожить жизнь так, чтобы поменьше было совестно. О том, чтобы вовсе не было стыдно, не может быть и речи. Обязательно есть, за что стыдиться: потакал страстям… Ну нет в тебе Отца Сергия — не ночевал он никаким образом — палец же себе не отсечешь за то, что возжелал. Потом начинаешь мучиться: зачем мне это было нужно? У Канта есть дивная запись: мочеиспускание — единственное наслаждение, не оставляющее укоров совести. Все остальные… Нажрался. Зачем? Напился. Зачем? Любовные связи.