Вне игры - [29]

Прослушав весь мой репертуар, Цецилия Львовна вдруг спросила: «А ты не можешь мне прочитать ещё какую-нибудь басню?» Этого я никак не ожидала, мучительно соображая, я вдруг вспомнила, что когда-то в детстве читала басню С. В. Михалкова «Заяц во хмелю». «Ну-ка, почитай!» — оживилась Мансурова. К концу моего чтения она уже хохотала и, радостно махнув рукой, сказала: «Вот это и будешь читать при поступлении! Приходи весной сразу на второй тур!» Я летела домой на крыльях.

Даже не знаю, когда и почему я в детстве выучила эту басню. Может быть, подражая Игорю Ильинскому, не помню. Но читала я её по-другому, по-своему, но помню, что друзья родителей всегда весело смеялись. Как-то мама с Владимиром Павловичем Бурмейстером поехали на Николину Гору. Там была дача вдовы Семашко, М. Я. Гольдиной, там же жил друг Владимира Павловича, Александр Клейн. Короче, меня взяли с собой, погулять на воздухе несколько дней. В это время на Николиной Горе отмечали день рождения С. В. Михалкова. Вечер шёл на открытой эстраде, на лавочках сидело много народа, а весь концерт вёл сам Сергей Владимирович Михалков. Вокруг эстрады, в кустах, сидели дети, кто-то пытался залезть на сцену, а я, разумеется, торчала за кулисами. Мне всегда там было особенно интересно. Кроме меня, там были ещё дети, но один мальчишка лет семи очень выделялся из всех. Он ходил очень важно, как бы свысока глядя на нас. Терпеть я не могла таких. Я и отличников не любила, все они были какие-то воображалы. У нас с девчонками во дворе всегда было равенство, а тех, кто нос задирал, могли и отлупить. В общем, я всё смотрела на этого мальчишку и никак не могла понять, чего он так задаётся. Между прочим, моя мама даже выступала на сцене. Её просили станцевать цыганский танец, и, как всегда, она имела огромный успех.

Ну и что? Я ведь из-за этого не стала нос задирать! И главное, что этот мальчишка всё передо мной ходил и так на меня вызывающе посматривал. Вдруг слышу, объявляют: «А сейчас выступит Никита Михалков». Я из-за кулис чуть не вывалилась. Вот оно что! Так это сын Михалкова! Вот почему он так воображает. Вышел этот шкет на сцену, все зааплодировали, а он так важно подошёл к роялю, где сидел какой-то серьёзный композитор, и запел: «Очаровательные глазки, очаровали вы меня!» А сам в мою сторону косится. Ну, конечно, успех был большой, хотя мне показалось, что пел он не очень интересно. «Ну, — думаю, — ладно, я тоже выступать могу не хуже тебя». Подошла я к Сергею Владимировичу и говорю: «А можно мне тоже выступить?» Он так удивился и спрашивает: «А что ты, девочка, делать будешь?» Я говорю: «Я прочитаю вашу басню «Заяц во хмелю»! Он ещё больше удивился, а потом говорит: «Хорошо! А как твоя фамилия?» И пошёл на сцену объявлять. Мама мне потом говорила, что они чуть с лавочки не упали, когда Михалков сказал: «А сейчас Вика Лепко прочитает басню «Заяц во хмелю». А я тогда ничего не боялась, вышла и стала читать. В общем, пока я читала, зрители то смеялись, то аплодировали, а когда закончила и поклонилась, кто-то даже «браво!» крикнул. Вышла я за кулисы, а этот Никита стоит в углу и так с интересом на меня смотрит. Тут сам Михалков подошёл ко мне и сказал: «Ну, ты молодец! Спасибо!» И дал мне плитку шоколада. Хотела я Никите половину дать, чтобы не огорчался, а его уже и след простыл. Ну и пусть. Зато теперь знать будет, что нечего задаваться.

* * *

Было уже часов шесть вечера, когда я прибежала в училище. Дверь была закрыта, а мне надо было узнать, прошла ли я третий тур. Если прошла, оставалось только сдать русский язык, литературу и историю, чтобы стать студенткой вуза. Я постучала в дверь. За стеклом показалось лицо очень доброй полноватой женщины с голубыми глазами. «Чего тебе?» — спросила она. «Пожалуйста, откройте! — умоляла я. — Мне надо посмотреть списки». Она открыла. В полумраке фойе я подбежала к стене, на которой висел список фамилий прошедших третий тур. «Ура!» — закричала я от счастья.

— Что, приняли? — заинтересовалась женщина.

— Нет, не меня, а Юру Волынцева! — радостно сказала я.

— Ну, сколько лет здесь работаю, а такого ещё не видала, чтобы за другого так радовались, — удивилась она. — А тебя-то как? Приняли или нет?

— Ура! И меня приняли! — Я кинулась её целовать.

— А твоя-то как фамилия? — сказала она, смеясь.

— Я Вика Лепко. А вас как зовут?

— А я тётя Лена, уборщица я и на вахте тоже сижу.

Как сейчас вижу её доброе лицо и полные, какие-то тёплые руки. Так мы с ней сразу и подружились.

— А ты чего так из-за этого Юры обрадовалась? — спросила тётя Лена.

— Да он читал то же, что и я, стихотворение в прозе Тургенева «Довольный человек». Но он так здорово читал, совсем иначе. Мне кажется, намного лучше меня.

Юра Волынцев по прозвищу «Слон» и «Боба». Ему уже было двадцать восемь лет, и он успел отслужить в армии в Германии. Он покорил всех и своим талантом, и своим обаянием. Весь курс его обожал — и студенты, и педагоги. Он один из немногих был приглашён после окончания училища в Вахтанговский театр. Проработал там всю жизнь. Не знаю, был ли он абсолютно счастлив, ведь в театре это большая редкость. Он был удивительно порядочным, доброжелательным человеком. Я столько лет потом работала с ним и в «Кабачке», где он играл обаятельного, недалёкого пана Спортсмена, и на радио в юмористических передачах. Относился он ко мне как к дочке или младшей сестрёнке. В тяжёлые периоды моей жизни всё пытался как-то помочь. Когда я увидела его в роли Шмаги в спектакле «Без вины виноватые», я так обрадовалась за него. Это была его роль! Он всегда казался этаким обнищавшим барином, который, оказавшись на самом дне жизни, мог сохранить своё достоинство и аристократизм. Уже после его ухода из жизни кто-то из наших однокурсников мне сказал: «А знаешь, наш Боба Волынцев и впрямь имел в родословной каких-то князей или графов!» Вот, как трава через асфальт, пробивается из человека его порода, корни его предков.