Вместе мы удержим небо - [5]

– У меня есть еще матрас. Хочешь, забирай его. Я донесу его тебе до дому.

– Спасибо.

– Не за что, в самом-то деле.

Он одним глотком выпивает полбутылки пива.

– Да, места у тебя хватает, – говорит Лука и открывает пиво зубами. Затем выплевывает крышку в черный мусорный мешок, прилепленный скотчем к стене. Гард смотрит на нее. Делает глоток из бутылки, чтобы скрыть улыбку. Лука подходит к окнам, почти целиком занимающим одну из боковых стен.

Прямо к окну тянутся ветви деревьев. Не поймешь, где кончается небо и начинается огромная белая комната. Здесь так просторно, что у Луки перехватывает дыхание – так много места. Как это возможно – жить в городе и иметь столько свободного пространства? Ей хочется побежать по этому залу и закружиться по полу, ей хочется вскочить на кровать и попрыгать там, хочется танцевать между инструментами, но что-то ее останавливает. Так или иначе, но у нее такое ощущение, будто она вторглась на территорию чужой частной жизни. Она плюхается на другой диван. Каждый из них положил ноги на подлокотник своего дивана, так что ступнями они почти соприкасаются. На ногах у Гарда хлопчатобумажные носки, один синий, другой коричневый. Оба носка дырявые. На Луке черные шерстяные носки.

– Ты давно переехала в город? – спрашивает Гард.

– А что, у меня на лбу написано, что я не отсюда?

Гард пожимает плечами.

– Перебралась этой осенью.

– А зачем?

– Ради художественной школы.

– А живопись тебе зачем?

Она задумывается.

– Потому что я хочу научиться видеть. Видеть то, что передо мной на самом деле. Когда я переношу что-то на холст, это помогает мне сфокусироваться на главном. Если взять от всего одинаково понемножку, то не увидишь главного. А вот если взять часть, то, что действительно важно, ее будет лучше видно. Ты понимаешь, о чем я?

– Я должен подумать. – Гард кладет подушку под голову. – И нравится тебе в этой школе?

Он кидает Луке плед. Лука отковыривает этикетку от пивной бутылки. Пожимает плечами.

– Все относительно. Мне нужно позаниматься там, чтобы освоить технику. Если я хочу научиться все делать как следует.

– Что делать как следует?

– Научиться выражать картинами то, что я хочу. Показать, как плохо мы обращаемся с миром, в котором живем.

– Ты это о защите окружающей среды, что ли?

– Да. И о войне и мире, и о политике тоже.

Она усмехается.

– Эй… – Он толкает ее ногой. Чувствует себя глупо. Не знает, какими словами говорить о… вот таких вещах. – У тебя такие высокие цели?

– Само собой. Разве стоит иметь еще какие-нибудь?

– Мои цели не особенно высоки. Лишь бы была возможность играть на ударных, и этого мне достаточно. Ну, диск записать было бы не хило. Но над этим больше Горшок потеет.

– Горшок?

– Наш вокалист. Он из кожи вон лезет, чтобы поддерживать в нас боевой дух и всех сплачивать. Нас тут последнее время несколько раз приглашали поиграть за деньги.

Гард тянется к потрепанной фотографии, приклеенной скотчем к торцу переполненной книжной полки. Отдирает фото от полки и усаживается рядом с Лукой. Показывает пальцем на двух мальчишек во втором ряду. На вид им лет по семь-восемь. Они стоят, тесно прижавшись друг к другу.

– Вы вместе ходили в школу?

– Да еще в детский сад. Мы друг друга знаем всю жизнь. Поняла теперь, откуда у него кличка?

Горшок. Мальчишка на фото острижен, как говорят, «под горшок», и она не видела другой такой стрижки, чтобы действительно так походила на горшок.

– И с тех пор его так и зовут?

– Ага. Теперь все думают, что это из-за того, что он курит травку, которую выращивает в горшке. Но это совсем не из-за травки. Правда… было время, когда так и было. Но когда дела с группой пошли в гору, он завязал. Говорит, что ему важно сосредоточиться на каком-то деле. И теперь у него это дело есть. А без него у нас бы ничего не получилось. Но я его по-прежнему называю Горшком из-за того, что его так оболванили тогда.

Гард осторожно приклеивает фотографию обратно на стеллаж.

– Ты переехала в город этой осенью?

– Угу.

– Ты сейчас живешь в студенческом общежитии?

– Угу.

– А ты знаешь там кого-нибудь?

– Ну да, конечно. Тех, кто учится в моем классе.

– А у тебя здесь нет родственников или каких-нибудь друзей?

– Нет.

– Ты смело поступила.

Она смотрит на него.

– Я не могла там оставаться. Мне повезло, что я нашла здесь эту художественную школу, в нее принимают тех, у кого нет законченного среднего.

Гард поднимается, пересекает комнату и открывает какую-то дверь. Уходит в другую комнату, продолжая разговор:

– Но ты ведь и раньше занималась живописью? Или, там, рисовала?

Лука вздрагивает от звука мощной струи, пробившей поверхность воды в туалете. Он оставил дверь за собой полуоткрытой, но ей не видно его отсюда.

– Э-э… Ну да…

– У тебя наверняка все страницы в школьных тетрадках были изрисованы, особенно те, на которых ты должна была решать задачки по математике. – Он повышает голос, чтобы звук льющейся жидкости не заглушал его слов. – Что, я не прав?

Струя все льется. Она никогда раньше не разговаривала с парнем, пока тот писает. Она не может сдержать улыбки.

– Может, и прав. Может, я и вправду превращала математические задачи в рисунки. Изображала их в рисунках, а потом снова превращала в цифры.