Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына - [33]

Закавыченные автором слова из Еврейской энциклопедии призваны показать, что Обвинительный акт В. Н. Горемыкина был вполне нейтральным или даже проеврейским документом. Между тем, Солженицыну должно быть известно, насколько необъективно велось следствие, которое легло в основу этого Акта, как запугивали свидетелей, как делались откровенные подчистки и искажения при записи показаний тех, кого не удавалось запугать. Об этом писал в своих дневниках В. Г. Короленко, чью объективность Солженицын вроде бы не оспаривает. Об этом адвокаты подавали официальные прошения в судебные органы и тому же прокурору Горемыкину, но без результата. Что касается истинных симпатий и антипатий прокурора, то они видны хотя бы из его — не приводимого Солженицыным — «Секретного представления» в Министерство юстиции от 1 августа 1903 года «о деятельности приехавших в Кишинев адвокатов, подготавливающих материалы для защиты интересов потерпевших во время погрома евреев на предстоящем судебном процессе».[94]

Казалось бы, прокурора, готовящего обвинительное заключение против погромщиков, должно радовать, что ему подвалила такая мощная подмога в лице адвокатов потерпевших: его задача — вскрыть все пружины погрома, найти виновников и добиться их примерного наказания, а цель адвокатов — такая же! Почему же не объединить усилия? Но Горемыкин воспринимает адвокатов как противников. Он пытается дискредитировать их, приписывая им корыстные и вообще самые гнусные побуждения. Конечно, изобличает он этим только себя самого.

Так, «крамолу» адвокатов Горемыкин усматривал в том, что они, по-видимому, намерены «ходатайствовать о возбуждении по сему делу уголовного преследования против губернатора и др[угих] лиц администрации».[95] Не говорит ли это о том, что сам прокурор готов лечь костьми, но разбирательства действий власти (те есть самого главного!) не допустить?

Он также уличал адвокатов в том, что они хотят «обратить внимание правительства вообще на еврейский вопрос и положение евреев», что опять же обнаруживает его собственное стремление не допустить постановки общего вопроса о еврейском бесправии. Но особенно Горемыкин нервничал по поводу того, что адвокаты «усиленно, но бесплодно (? — С.Р.) стараются доказать существование будто бы „организации“ погрома».[96] Сам Горемыкин весьма плодно организацию погрома скрывал. Потому и сказано в его Акте, что «предварительным следствием не добыто данных, которые указывали бы, что упомянутые беспорядки были заранее подготовлены» (стр. 327). Между тем, данных таких было предостаточно. Даже к самому Горемыкину поступило, как минимум, одно заявление от человека, завербованного начальником Охранного отделения Кишинева бароном Левендалем и участвовавшего под его руководством в организации погрома, но прокурор отказался расследовать это заявление.

Когда решался вопрос о том, проводить ли открытый суд над погромщиками или слушать дело при закрытых дверях, прокурор Одесской судебной палаты А. Поллан (которому подчинялся Горемыкин) предупреждал то же Министерство юстиции, что на суде не удастся опровергнуть «слухи, будто беспорядки были подготовлены известною частью интеллигенции с ведома и согласия правительства и были правильно организованы» (курсив А. Поллана. — С.Р).[97] И — вместо того, чтобы настаивать на возбуждении уголовных дел против высокопоставленных соучастников преступления, он ходатайствовал о том, чтобы… дело слушалось при закрытых дверях. Ходатайство, конечно, было удовлетворено.

Итак, Обвинительный акт прокурора Горемыкина был составлен на основе сфальсифицированных материалов следствия, причем, для закрытого суда, так что можно было не беспокоиться о реакции общественности. Думаю, теперь ясно, по какому «документу», как якобы наиболее надежному и достоверному, Солженицын воспроизводит динамику «кровавой кишиневской пасхи» (Короленко) 6–8 апреля 1903 года. Понятно, что основной упор в этом Акте делается на «обычные столкновения между евреями и христианами, всегда происходившие за последние годы на Пасху», да на всякие тревожные слухи, «которым полиция по беспечности (? — С.Р.) не придала значения, а всего лишь „усилила на праздники наряды в местах предполагавшегося наибольшего скопления“ за счет добавки и военных патрулей из местного гарнизона» (стр. 322).

Но если власти беспечно не ожидали беспорядков, то зачем бы им усиливать наряды полиции военными патрулями? А если беспорядки вспыхнули — хотя бы и неожиданно, — то тут усиленной полиции и карты в руки! В Обвинительном акте концы с концами не сходятся. Но Солженицын сводит концы, поясняя: «полицмейстер не дал энергичных ясных инструкций полицейским чинам» (стр. 322).

Опять все списывается на чью-то нерасторопность, беспечность и недогляд! Но разве не известно любому полицейскому, что ему надлежит делать, когда во вверенном ему участке возникает беспорядок?! Не каждый же день начальство должно напоминать подчиненным об их элементарных обязанностях, да еще «энергично» и «ясно». Никаких инструкций тут не нужно.

Вот для того, чтобы не выполнять обычных обязанностей