Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына - [31]

(А. Зельцер. Погром в Балте. В[естник] Е[врейского] У[ниверситета]. М., 1996. с. 45). Автор статьи, — продолжает рецензент, — ссылается на современную еврейскую прессу „Недельные хроники Восхода“ и „Русский еврей“ за 1882 г. Однако куда интереснее, что проблема изнасилований обсуждается в письме начальника подольского губернского жандармского управления в Департамент государственной полиции (опубликовано в статье Зельцера): „Возбуждено дел за изнасилование всего пять (…), что касается до изнасилования матери с дочерью, то дело разъяснилось следующим образом: в то время как один из толпы насиловал дочь, то на крики ее и ее матери явился пьяный городовой, который посягал, стоя, изнасиловать мать, но будучи пьян, не был в состоянии этого сделать“. Это ответ на запрос [министра внутренних дел] графа Игнатьева и [начальника Департамента полиции] Плеве! — продолжает Л. Кацис. — Написано 7 мая 1882 г., получено в Департаменте государственной полиции 19 мая 1882 г. Так что нет никаких оснований обвинять авторов 1882-1923-1944-1986 гг. Ошибся один только автор микроскопической статьи „Балта“ — единственный раз в издании 1909 года».[88]

Картина впечатляющая. Под улюлюканье озверевшей толпы подонок насилует беззащитную девушку. Со стенаниями и воплями к ней на помощь бросается мать, пытается оторвать насильника от жертвы, а являющийся на шум осоловелый полицейский (нализавшийся, видимо, при разграблении винной лавки, которую он обязан был защищать от погромщиков), вместо того, чтобы пресечь отвратительную сцену, отправить насильника в кутузку, а его жертву — в больницу для оказания ей медицинской помощи, пытается надругаться над матерью терзаемой девушки, и только из-за опьянения терпит фиаско…

Солженицын этих подробностей не знает, они ему неинтересны. Он озабочен одним: защитить напрасно обижаемую власть (то есть того же осоловевшего городового). Для этого он снова берет в союзники часто его выручающего еврейского историки Ю. Гессена, у которого находит, что «возникновение в короткий срок на огромной территории множества погромных дружин и самое свойство выступлений устраняют мысль о наличии единого организационного центра». (Стр., 190). Однако Гессен здесь говорит вовсе не то, что видится Солженицыну, ибо отсутствие единого центра не означает, что не могло быть многих центров.

Факт состоит в том, что были погромные дружины, что они организованно передвигались — преимущественно по железным дорогам, а потому погром обычно начинался именно от вокзала, после чего к приезжим примыкала и местная шпана. Полиция в большинстве мест не пресекала погромных акций, а направляла их и порой сама в них участвовала. Только когда размах бесчинств принимал угрожающий для власти масштаб, полиция получала указание усмирить погромщиков и арестовывала тех, которые не унимались. Да, в этом бесшабашном разгуле было немало и самодеятельности; и когда на местах перегибали палку, царь Александр III хмурился.

В. К. Плеве

Читаем у Солженицына: «Официальное заявление гласило, что в Киевском погроме „меры к обузданию толпы не были приняты достаточно своевременно и энергично“. В июне 1881 года директор департамента полиции В. К. Плеве в докладе Государю о положении в Киевской губернии назвал „одной из причин „развития беспорядков и не вполне быстрого их подавления““ — то, что военный суд „отнесся к обвиняемым крайне снисходительно, а к делу — весьма поверхностно“. Александр III сделал на докладе пометку „это недопустительно“. Но и по горячим следам и позже не обошлось без обвинений, что погромы были подстроены самим правительством». (Стр. 189).

Но ведь «обвинения [без которых] не обошлось», как раз и подтверждаются тем самым документом, которым Солженицын хочет их опровергнуть! Нисколько не убедительна попытка Плеве переложить ответственность со своего ведомства (полиции) на чужое (военные суды). Суд ведь вершится уже после совершения преступления; для недопущения или быстрого подавления бесчинств толпы существует полиция. Снисходительность судов к погромщикам свидетельствует лишь о том, насколько общественная атмосфера, насыщенная смрадом племенной ненависти, предрасполагала к погромам. А напрямую попустительствовала им и поощряла их полиция под руководством Плеве, причем его карьере это нисколько не повредило. Стало быть, государь, хоть и писал резолюции «недопустительно», но на тех, кто «допустительствовал», не шибко гневался.

Солженицын убежден, что приписываемые Александру III слова: «А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев», — это «ядовитая клевета» (стр. 189). Были сказаны царем эти слова, или кем-то ему приписаны, сказать трудно, но то, что государь был злобным антисемитом, хорошо известно. Напомню эпизод из «Воспоминаний» С. Ю. Витте, ярко характеризующий юдофобство государя императора.

Насколько Витте презирал Николая II, настолько он превозносил его отца, чья ограниченность и недостаточная образованность, по его мнению, искупались твердостью и прямотой характера, умением выслушивать не всегда приятную правду, не отпираться от данного слова и не перекладывать на других ответственность за одобренные им решения и действия. Тем более выразителен рассказ Витте о его первой встрече с императором лицом к лицу, когда он, будучи начальником эксплуатации Юго-Западных железных дорог, воспротивился тому, чтобы тяжелый царский поезд гнали с курьерской скоростью. Он представил в Министерство путей сообщения расчеты, показывавшие, что при тогдашнем состоянии железнодорожных путей слишком быстрой ездой можно «угробить государя». Дозволяемая скорость была уменьшена, но государю это не понравилось, и он сердито сказал Витте: «Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость, а на вашей дороге нельзя ехать просто потому, что она жидовская».