Влюбленный призрак - [37]

– Не беспокойтесь, со мной вы можете говорить как на духу.

– Не думаю, что вы прилетели в Сан-Франциско ради похорон моей матери, тем более ради того, чтобы поддержать меня. Ну и воспоминания будут у вас об этом путешествии! Остается надеяться, что потом вы сумеете над всем этим посмеяться.

– Если только на пару с вами.

– Вы блестящий пианист! Когда вы назвались музыкантом, я решила, что это шутка. Здесь все корчат из себя творческих людей. Хорошо, что на ваш счет я ошиблась.

– Я недостоин похвал, просто это мое ремесло, – сказал Тома́, пожимая плечами.

– Это настоящее волшебство – выражать свои чувства, не прибегая к речи.

– А вот вы не сказали, чем занимаетесь.

– А вы и не спрашивали.

– Теперь спрашиваю.

– Я кондитер. Рада, что вы оценили мои безе, слопали сразу восемь штук – это кое о чем говорит.

– Кондитер?

– Представьте себе. А что?

– Ничего, просто впервые в жизни встречаю кондитера.

– Извините, я пошутила. У меня книжный магазин возле Юнион-сквер. Только умоляю, не спрашивайте, кто мой любимый писатель, это все испортит.

– Что испортит?

– Наш разговор. Он бессмысленный, но он помогает мне забыть, где и зачем я нахожусь.

Раймон, занявший позицию перед буфетом, переминался с ноги на ногу от нетерпения. Тома́ понял, что причина этого – он. Попросив у Манон прощения, он пообещал, что наполнит тарелку и сразу вернется, чтобы продолжить ее охранять.

Поравнявшись с отцом, он наполнил свою тарелку последними, уже заветренными канапе.

– Когда закончишь флиртовать, словосочетание «хозяйка книжного магазина» тебе что-нибудь напомнит?

– Ты подслушивал?

– Я прогуливался. Со мной никто не разговаривает. Я стал было подслушивать Бартеля, но это оказалось выше моих сил. Неудивительно, что Камилла умерла: этот тип смертельно скучен. «Хозяйка книжного магазина» – что-то мне это напоминает…

– Книги?

– Великолепно, мы на верном пути. Куда мы кладем купленные книги? В сумку! А что еще бывает в сумке? Мой прах, забытый тобой в мавзолее!

– Вот дерьмо!

– Ну, это сильно сказано.

– Сейчас принесу.

– Я бы давно попросил тебя это сделать, если бы сторож не запер храм на ключ. Надеюсь, во второй половине дня он его снова откроет. Вот ты и похоронил отца, может дурачиться дальше.

– Я сделал это пять лет назад!

– Да, сейчас самое время дерзить. Короче говоря, на данный момент операция «урна» обернулась фиаско.

– Операция «урна»? – переспросил Тома́.

Но Раймон уже исчез, и ему осталось только хлопать глазами.

– С кем вы разговаривали? – поинтересовалась Манон, подойдя к нему.

– Сам с собой, такая у нас, пианистов, привычка. Одиночество – наш скорбный удел.

Подруга Камиллы подошла налить себе большой бокал белого вина. На ней был парик в стиле «афро» психоделической расцветки. Прежде чем удалиться, она выразительно им подмигнула.

– Полагаю, похороны вашего отца прошли в более традиционном стиле?

– Скорее то была неоконченная симфония.

Прошел час. Гости понемногу расходились. Когда гостиная почти опустела, Тома́ увидел Бартеля, сидевшего в кресле и смотревшего в пустоту.

– У меня впечатление, что вы сейчас нужны вашему отцу, – прошептал он Манон.

Она внимательно посмотрела на него:

– Он не мог себя заставить навестить ее в клинике, куда сам же ее поместил. Наверное, ему была невыносима мысль, что человек его склада сбыл жену с рук. Отец всегда добивался желаемого, не прибегая к жульничеству, лжи, подхалимажу, исключительно упорным трудом и усилием воли. При такой степени успешности это редкое достижение. Он – прямой человек, у него трудный характер, зато я не знаю никого, кто сравнится с ним честностью. Но их супружество осталось мне непонятным. Они любили и уважали друг друга, там даже было взаимное восхищение, но они оставались очень далеки друг от друга: ни тени нежности, а ведь это абсурд, мама была такой жизнерадостной! Жизнь в ней так и кипела. Я часто удивлялась, что у них общего. Разве что правы те, кто говорит, что противоположности сходятся. Ваши родители были прочной парой?

– Я тоже ничего в них не понимал, вернее, понял только недавно. Они разошлись за десять лет до смерти отца, после чего стали прекрасно ладить, часто ужинали вдвоем. Мама любила его общество, папа ее смешил, а она его умиротворяла.

– Кто-то из них устроил свою жизнь заново? Или, может, оба?

– Их жизнь осталась прежней, отсюда проблема.

– Все равно я вам завидую – это то, что я предпочла бы. Уверена, что мама тоже. Отец – заядлый консерватор, развод был для него неприемлем. Но вы правы, займусь-ка я им, – вздохнула она. – Не знаю, как вас благодарить!

– За что? Мне давно не было так хорошо… Я про орган, конечно.

– Ваша неуклюжесть обезоруживает, – сказала Манон с улыбкой.

Она долго смотрела на него, борясь с собой, а потом пригласила вместе поужинать следующим вечером – без всякой задней мысли, уточнила она. Но Тома́ ответил, что в это время он уже будет лететь во Францию. Из Парижа он сразу полетит в Варшаву, где у него концерт в субботу вечером.

– Вот тут я вам всерьез завидую, – призналась Манон.

– Чему? Ночам в паршивых отелях, когда просыпаешься и не понимаешь, где находишься?

– Путешествиям, возможности разделить ваш талант с благодарной публикой.