Влюбленный пленник - [57]

Израиль был солнцем, которое хотело быть самым особенным, коль скоро не может быть самым ярким и самым далеким в космосе, он стремился быть первенцем в расширяющейся вселенной, первенцем, появившемся после большого взрыва.

Став османской провинцией, Сирия считала себя матерью Палестины, которая оставалась территорией османской империи, но эта территория была пространством, где пребывали сильные мира сего, все, так или иначе, намагниченные Блистательной Портой, при этом каждое семейство пыталось оттолкнуть от нее других. В сентябре 1982, когда израильская армия из Восточного Бейрута перешла в Западный, Набила Нашашиби из-за своей внешности и палестинского акцента опасалась, что с ней будут дурно обращаться, ведь она была главным врачом госпиталя Акка, на краю Шатилы. Вместе с мужем она укрылась в квартире Лейлы, одной из последних потомков семейства Хусейни. Я попросил ее:

– Расскажи мне о Палестине под османами.

Мы сидели в роскошной гостиной матери Лейлы. Набила начала:

– В Палестине при османах было два знаменитых семейства, Хусейни и Нашашиби. Палестина, по-прежнему ведущая военные действия, была их общим садом.

Она окинула взглядом комнату, увидела вышитые подушки, ткани, произведения искусства, драгоценности, людей вокруг.

– Ты можешь отвезти меня во французское посольство? Мне здесь не по себе. Это место ненадежное.

По договоренности и согласию этих старинных фамилий, друзей-соперников, престиж каждого семейства основывался, с одной стороны, на родстве полуторатысячелетней давности, их происхождении, через Али и Фатиму, от пророка Мухаммеда, а с другой – на редкой в мусульманских странах открытости Западу благодаря обучению в европейских школах в городах Палестины и Ливана. Я догадывался, как изворотливо действовал ФАТХ и особенно Арафат, используя в своих целях эти семейства, которые, как мне казалось, некоторым образом сами его использовали.

Как должны были лечь карты (очевидно, здесь соединились любовь и деньги), если два эти семейства, во всем, казалось бы, чуждые одно другому, сегодня породнились в результате брака?

Я пишу это, потому что мне хочется, чтобы читатель, хотя бы на время чтения, помнил, что в Палестине разворачивалась сложная история, где слишком многие рвались к власти. Это пространство отнюдь не было пустым. Сильные мира сего, прежде всего, крупные землевладельцы, лишенные имущества Израилем, еще сохраняют престиж в глазах крестьян, потому что являются потомками Пророка.

Задолго до того, как стать фидаинами, они были палестинцами, все родом из одного уничтоженного леса, в котором по сю пору не засохли стволы двух десятков генеалогических деревьев, чьи последние ветки еще зеленели, а первым было как минимум полторы тысячи лет, а может, и больше, христиане и монофизиты при Византии, евреи и, наконец, мусульмане.

Эти старинные семейства, привычные к цинизму, обману, фальсификациям, не опасались мировых потрясений, но те, что шли непосредственно за ними, теряли от страха голову. В Бейруте один знакомый главный редактор газеты с ужасом говорил мне, что чувствует, как постепенно вступает на путь порока:

– Мой сын стал приносить в дом свежие фрукты. В первый раз я отказался от них, происхождение показалось мне сомнительным. Во второй раз я их ел, потому что был очень голоден. Потом я уже стал ждать, когда сын их принесет, и, наконец, стал его наставником в искусстве воровства. Воровство фруктов, нефти, муки, казалось бы, это ерунда, но мы лжем, вот что самое страшное. Вторжение чужого государства сделало из нас преступников. А самое главное – лжецов, одно это означат, что в какой-то момент наша мораль стремительно обрушилась.

Когда я слушал его, мне казалось, что передо мной – потрепанное будущее доктора Махджуба.

Действенный, хотя и довольно банальный морализм причинял настоящую боль представителям буржуазии, еще верящим в вечные ценности, проповедуемые отцами в школе Святого Иосифа. Эта самая буржуазия стояла в социальной иерархии как раз под знатными семействами, чей воинственный и напористый аристократизм ограждал их от излишней щепетильности. Именно в здешних благородных кругах была изобретена поговорка: «Украсть – это просто поменять местоположение предмета».

Забавно, что недалеко от Аммана, то есть, от администрации хашимитов и от палестинских волнений, маленькое племя численностью около пяти сотен человек, бродячее племя, проживало в палатках рваных и латаных, еще хуже, чем в палестинских лагерях, скитаясь от долины к долине, кормясь тем, что добудут мелким воровством и попрошайничеством. Я узнал его историю от мужчин племени, если, конечно, они не солгали: доктор Альфредо спросил у меня, что мы могли бы сделать для маленькой группки бродяг, не внесенных ни в какие списки. В 1970 году она насчитывала пятьсот шестьдесят три человека. Это был один род, их изгоняли из лагерей, деревень и округов, у них не было не только своей территории, но даже просто клочка земли. Они ставили палатки на недавно убранных полях ржи. Поскольку их не признавали, даже в качестве «перемещенных лиц», ООН не защищала их права. Чтобы как-то прокормиться, они, не умеющие ничего делать и, как мне кажется, ненавидящие всякую работу, воровали и попрошайничали. В этом маленьком псевдо-племени имелась, однако, своя иерархия, внизу – все женщины, девочки, затем дети мужского пола, сильные мужчины и, наконец, шестнадцать бородатых стариков, а над ними – вождь, которого я видел, но знаком с ним не был, он показался мне самым старшим в племени, у него было больше всего власти, а манеры вроде бы и мягкие, но не допускающие никакой фамильярности.