Влюбленный Байрон - [56]

Даже в зените страсти ему это не всегда нравилось. С одной стороны, он утверждал в письме Хобхаузу, что расставание с Терезой по его или ее инициативе привело бы его в обморочное состояние, но в то же самое время он страдал от своего положения cicisbeo, говорил, что «мужчина не должен растрачивать свою жизнь на груди женщины».

Приезд леди Блессингтон стал для Байрона своего рода возрождением, он оттаивал, слушая последние лондонские сплетни — ее салон соперничал с салоном леди Холланд, рассказы про любовные связи и козни, ностальгия по славным делам его юности росла по мере того, как он вспоминал тот ли иной прием — как, например, мадам де Сталь, все время что-то вещавшая, на обеде у леди Дейвис попросила лакея поправить выбившуюся баску ее корсета, чем привела в негодование остальных дам.

Леди Блессингтон была дочерью прожигателя жизни из графства Типперери, который продал ее капитану Фармеру в оплату карточных долгов. Вскоре она сбежала от него, сменила имя с Маргариты на Маргерит, просочилась в лондонское светское общество, заслужив прозвище «великолепная», и пленила лорда Блессингтона, от которого, похоже, не очень-то требовала исполнения супружеского долга. Отличаясь снобизмом, она захотела сравнить собственную постель с постелью Байрона, на которую его генуэзский банкир, некий мистер Барри, позволил ей мельком взглянуть. Она рассказывает, что ее посеребренная постель, покоящаяся на спинах больших лебедей со скульптурными перьями, была целомудренно прекрасна, тогда как кровать Байрона, украшенная фамильным девизом и балдахином из какой-то мешанины аляповатых драпировок, была кричаще вульгарна.

Однако Байрон ее приворожил, как и всех женщин, когда желал того. Она описывает его голос, высокий и томный, его мелодичный смех, остроумие, его бестактность, приверженность к сплетням и легкому подшучиванию, от которого он никогда не мог удержаться. Так, он утверждал, что стихи Томаса Мура были такими слащавыми, потому что его отец, дублинский зеленщик, перекормил его засахаренными сливами, а Хобхауз, к этому времени уже член парламента, стал скучноват, потому что слушает парламентскую болтовню. Но не лишенная проницательности леди Блессингтон разглядела в нем человека, в котором неразрывно переплетены энтузиазм, сарказм и меланхолия. Она заметила, что Байрон страдает от неуправляемых приступов ярости, верит, что постоянно становится жертвой гонений и что против него существует какой-то преступный заговор, — а на следующий день он спрашивал ее с ребячливым искренним раскаянием, не кажется ли ей, что он сошел с ума.

Байрон откровенно говорил с нею и о любви, «вечно живом черве, который разъедает сердце». Утомившись от чувств, он признал, что его характер и привычки не способны составить счастье женщины. Ему нужна la chasse[81], но ему также нужно одиночество, и, как для многих поэтов до и после него, первые его влюбленности были самыми возвышенными. Через шестнадцать лет после того, как он потерял Мэри Чаворт, вышедшую замуж за мистера Мастерса, изгнанный из Англии, Байрон описал саднящую боль этого расставания:

Я видел — двое юных и цветущих

Стояли рядом на холме зеленом,

Округлом и отлогом, словно мыс…[82]

Он не обсуждал каждую свою женщину с леди Блессингтон, но только тех, в кого был по-настоящему влюблен. Веря, что он был жертвой этого «нелепого слабого пола», он дал волю противоречивым — восторженным и жгучим — чувствам. Байрон очарованный — это одно дело, но Байрон, которому сопротивляются, — совсем другое.

Увидев в 1813 году свою кузину Энн Уилмотт в Лондоне на вечере у леди Ситуэлл, Байрон был потрясен ее внешностью: она носила траур — черное платье, усыпанное блестками. И хотя он не перекинулся с нею ни единым словом, в ту же ночь, отправившись в свои комнаты в Олбани и подбадривая себя бренди, он начал свое самое прекрасное, кристально прозрачное лирическое стихотворение — «Она идет во всей красе…».

Оценка Байроном женщин обычно сурова. Они ненавидят, когда их лишают мишуры чувств, их куда-то рвущиеся непостоянные сердца теряют веру в своих идолов, хотя и не надолго. Чтение или отказ от чтения книги никогда еще не заставили женщину спустить юбку. Правда, они целуются лучше мужчин, но это лишь благодаря врожденному преклонению перед образами. Более того, он считал любовь враждебным чувством из-за неизбежного привкуса ревности. Ангелы или демоны — он не мог доверять им более, чем самому себе.

Байрон полагал, что нежные чувства составляют весь внутренний мир женщин, так как они не способны понять комедию страсти. Он насмехался над «синими чулками» и, случайно наткнувшись на трактат о положении женщин в античной Греции, где им разрешалось читать лишь религиозные книги и книги по кулинарии, да еще немного заниматься садом, весело добавлял: «Почему не дорожными работами, пахотой, скирдованием, доением коз и коров?» Он был романтик и, по всеобщему признанию, одновременно антиромантик, но какой-то части его эротизированной психики женщины были необходимы: если не считать времени пребывания в Харроу, он никогда не обходился без их внимания. Даже в Леванте, наряду с юнцами и нарумяненными циркачами, у него были содержанки, хозяйки его квартир или их дочки, проститутки или неудовлетворенные жены аристократов.