Влюбленный Байрон - [18]

Невзирая на стесненные обстоятельства, он вернулся к роскошному образу жизни, заказал двухместную коляску, которую тут же обменял на карету, принадлежавшую другому его кембриджскому другу, сэру Уэддербёрну Уэбстеру. Несмотря на свою откровенно заявленную любовь к Наполеону (прошедшую через всю его жизнь) и неприязнь к Веллингтону, он беспечно сообщил своему поверенному мистеру Хэнсону, что мог бы присоединиться к испанской кампании. Он говорил о своей апатии, которую скорее следовало назвать парализующей волю нерешительностью. Деньги были для него магнитом, как он писал Августе, и он инструктировал Хэнсона, чтобы тот выжал плату у шахтеров Рочдейла и обеспечил права на поместье в Норфолке.

В его багаже были два сочинения, написанных им за границей: сатира «По стопам Горация», на которую он возлагал большие надежды, и две первые песни большого поэтического повествования, написанного Спенсеровой строфой, под названием «Паломничество Чайльд-Гарольда» (первоначальное название было «Паломничество Чайльд-Буруна»), Он вверил их своему родственнику, который вскоре по собственной инициативе стал его агентом, преподобному Роберту Чарлзу Дэллесу, чтобы узнать его мнение. Дэллес нашел сатиру скучной, но, когда он прочел «Чайльд-Гарольда» и показал его Уолтеру Райту, в свое время генеральному консулу Ионических островов, оба они решили, что Байрон «открыл золотую жилу».

Мифологизация, превращение в легенду всего увиденного молодым поэтом, чей опыт, при всем многообразии, все же оставлял его совершенно одиноким в этом мире, имели налет величия и оригинальности. Восточная экзотика, дворцы и сады, кораблекрушения и обезглавленные тела, рабыни и запретная любовь, кутежи, живописные турки — все это с величайшей живостью изображено молодым лордом. За свой восторженный отзыв Дэллес получил права на поэму и стал искать издателя.

Двадцать третьего июля, собираясь отправиться с Хэнсоном на север навестить осажденные угольные шахты, он послал письмо матери, где заблаговременно предупреждал ее о своем скором приезде, добавив, что в будущем она может рассматривать Ньюстед как свой дом, а не его. При этом он не упомянул о бейлифах, которые поселились в аббатстве, и о пришпиленных к входной двери требованиях кредиторов — изобретательный Джо Марри прикрыл их коричневой бумагой. Находясь вдали от Кэтрин, Байрон писал ей сердечные, часто доверительные письма, хотя, разумеется, в них не упоминались шербет и содомитский разгул. Но теперь, когда ему предстояло вновь встретиться с ней, всплыли и застарелый гнев, и высокомерие. Еще в Афинах он описал своему другу маркизу Слайго последнюю сцену прощания с миссис Байрон при отъезде из Англии, когда она, поддавшись очередному «приступу», заявила, что он не только телесный калека, но и духовный.

Бедная миссис Байрон, как Томас Мур называл ее в своей биографии Байрона, страдала от «избыточной полноты, которая подвергала ее здоровье постоянной опасности». Возмущенная его задержкой в Лондоне, она сказала горничной: «Вот будет странно, если я умру еще до его приезда!» Печальное предвидение сбылось. Первого августа Байрон получил письмо от местного врача, где сообщалось, что здоровье его матери сильно сдало и что он должен готовиться «к худшему». Байрон, вновь стесненный в деньгах, отправился к Хэнсону, но не застал того в конторе. Миссис Хэнсон одолжила ему сорок фунтов для поездки в аббатство. В придорожной гостинице на пути в Ньюстед его нашел Роберт Раштон, прибывший верхом, чтобы сообщить о смерти Кэтрин. Слуги в аббатстве пребывали в глубокой печали, а вскоре и блудный сын погрузился в несколько ходульный пафос и угрызения совести.

Существуют разные версии причин, приведших к смерти Кэтрин: от ожирения, водянки, пьянства. В одной из них утверждалось, что она умерла от приступа ярости, получив счета от драпировщика на 1600 фунтов, которые задолжал Байрон еще до своего отъезда в Левант. Увидев тело матери, Байрон испытал истинную печаль. Он провел рядом с ней всю ночь, в темноте, и можно было слышать, как он восклицал: «О, миссис Би, у меня был всего лишь один друг во всем мире!» На следующий день, слишком убитый горем, чтобы сопровождать катафалк в Хакнелл-Торкард, он молча наблюдал, как несущие гроб и карета движутся по аллее, потом сказал Раштону принести боксерские перчатки и молча боксировал с небывалой яростью, затем бросил на пол перчатки и покинул зал. Все недостатки Кэтрин забылись, она стала его «любимой мамочкой», которую он бросил одну в двадцать три года, и теперь не осталось никого, с кем он мог «заново припомнить радости прожитой жизни».

Его горе умножилось известиями о других смертях. Хобхауз сообщил ему письмом, что их общий друг Скиннер Мэтьюз утонул на мелководье в Кэмривер и не оставил даже клочка бумаги, чтобы пролить свет на причины самоубийства. Байрон был опустошен, ему казалось, что над ним тяготеет какое-то проклятие. Не в силах жить с этим чувством, он написал Скроупу Дейвису: «Приезжай ко мне, я так одинок».

Вскоре он получил письмо от Энн Эдлстон, сообщившей, что ее брат Джон в мае умер от чахотки. И сразу же Эдлстон был бережно помещен в стих, словно в ковчег, под именем Тирзы, чтобы скрыть его пол: