Влюбленные - [7]

Как тут было поступить? Попытаться подделать почерк?..

После войны он, взяв отпуск, тотчас же приехал в Кувшинское. На память о матери привез Нине никелированный ящичек, в котором лежали ее хирургические инструменты.

Взяв его из рук отца, она, так много слышавшая о войне, видевшая ее на экране, только тут поняла, что это такое. Мертвенный холод железа, казалось, проник ей в сердце, и она, не спуская с отца глаз, все хотела о чем-то спросить его и никак не могла. Лицо ее побагровело, как при удушье. Максим Потапович и Полина Алексеевна, суетясь, стали разыскивать нашатырный спирт, а Дмитрий Антонович схватил дочь на руки и начал ее трясти.

Наконец глубокий вздох расковал ее легкие, и она, так и не заплакав, припала к его груди. Он отнес ее на кровать, сам раздел, разул и долго сидел рядом, слушая слабый пульс.

А из соседнего дома, из распахнутых настежь окон, неслись звуки трофейного аккордеона, и кто-то захмелевший пел: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!..»

В тот день в село прибыли первые демобилизованные.

И слушая радостный шум, глядя на бледное лицо дочери, Дмитрий Антонович думал, что он уже никогда не будет вот так радоваться. Та высшая точка счастья, которая бывает доступна человеку, у него далеко позади, и теперь ему оставалось одно — работать, работать, заглушая свою боль, и воспитывать дочь.

«Она должна быть счастливой, — говорил он себе. — Я сделаю для нее все, все, что будет в моих силах… Ведь именно об этом просила меня Надя…»

* * *

Только на миг заглянув в ординаторскую, Дмитрий Антонович тотчас же прошел в седьмую палату.

Там его поприветствовали сдержанно. Кровать в углу — пуста. Она свежезаправлена, опрятна и тем не менее отпугивает от себя взгляды.

Дмитрий Антонович, остановившись на пороге, обратился к юноше, что лежал, облокотившись:

— Игорь! Что это такое?.. Половина порции на тарелке. А вчера добавку просил!

Игорь ничего не ответил, продолжал медленно перелистывать журнал.

— Нельзя же одними статьями питаться. В наш атомный век нетрудно и в хилых головастиков переродиться, если не укреплять свое здоровье. А?

Игорь молчал… В палату ночью на кошачьих лапах входила смерть. К чьей-то кровати она прокрадется завтра?

Дмитрий Антонович подошел к Жихареву, танкисту в годы войны, поступившему в клинику с саркомой сухожилия. Жихарев жизнью кручен-перекручен, видел смерть и понимает, что нельзя винить только врачей. Сумрачно уставился на мосластые ступни ног, мелко потряхивает стриженой седой головой.

— Прохор Иванович, деньков через пять думаю вас выписать.

— А? — не сразу вышел из оцепенения Жихарев. — Насовсем? — дернулся, вскочил на ноги. Пятка к пятке, плечи широко раздвинуты. Вот так он стоял по окончании войны, когда ему объявили о демобилизации. — Ой, спасибочко, Дмитрий Антонович! А то я уж приуныл, ко всему готовился… Жене напишу! Глядите, задушила вареньем, — целая батарея под кроватью! Сад у нас свой! — и вдруг опасливо оглянулся на врача. — А эта штука не повторится?.. Всяко тут болтают. Мол, вырежут, а потом…

— У вас не повторится. Вовремя к нам пришли.

Разговор с Жихаревым расшевелил и остальных. Все как бы наглядно убедились, что дорога из этой палаты не только к праотцам, «в демонтажную», как говорит Игорь. Дмитрий Антонович шутил, выслушивал жалобы: «Овощей бы в меню поболе», «Почему телевизор не отремонтируют? Вчера был концерт Райкина!». Но вот его лицо передернулось, как от досадной мысли, — через открытую форточку в палату влетел надтреснутый, неохотно истаивающий звук. За ним — второй, третий…

— Вот уже и душеньку на небеса возносят, — первым прокомментировал заутреню сутулый старик с обвисшей на щеках кожей.

— В этом заведении, насколько мне известно, не только отпевают, но и новорожденных крестят, молодых венчают! — пытался Дмитрий Антонович удержать больных от тоскливых размышлений, чувствуя, что весь успех разговора с Жихаревым в один миг сведен на нет.

«И когда только я добьюсь нового помещения! Подальше от этой поминальни!»

Из коридора его позвал к себе Казарин, молодой хирург.

— В чем дело, Андрей Олегович?

Тот ударил ребром ладони по крепко сжатому кулаку, из которого пучком торчали трубочки фонендоскопа.

— Она… отказывается оперироваться.

— Кто — она?

— Гриценко. Из двадцать третьей палаты.

— Что за причина?

— Понятия не имею… — уклончиво произнес Андрей Олегович, но рассердился на себя за эту ложь и еще сильнее стукнул ладонью по кулаку. — Кто я для нее? Вчерашний студент!

— Ну, ну, это зря. Тут что-то другое. Наверно, летальный исход в седьмой палате стал ей известен? А? — Дмитрию Антоновичу хотелось поддержать молодого коллегу, который ему нравился. — Я поговорю с ней. И не надо отчаиваться. Такое ли бывает на первых порах…

К ним подбежала операционная сестра Женя Самойленко — крепенькая, юркая, минуты не постоит спокойно, все словно пританцовывает.

— Дмитрий Антонович, вас какая-то женщина спрашивает!

— Что ей от меня надо?

— Не знаю. Не спросила. — Женя весело взглянула на Андрея Олеговича и пошевелила кокетливо плечиками. — Разодета так, будто на концерт пришла.

— Проводите ее в мой кабинет. Я сейчас.