Влюбленные - [18]

— Гори-и!.. — дружно подхватили все, кроме Эдварда.

От первого глотка у Нины заломило зубы, но жидкость проникла внутрь — и тепло опьянения ударило в голову. И ей вдруг все стало нравиться: и костер, и эта затея с ужином на морозе. Молодец Стась! Другой привез бы в ресторан, где все привычное, обыденное. А он такое придумал — пить среди сугробов у костра! И она вместе с другими кричала «Гори!».

— Стась, а если это Марс? Как думаешь, есть тут свой Бродвей? Прошвырнуться бы с марсианкой! — возбужденно острил Женька.

— А чем это не марсианка? — и Стась подтолкнул к нему восторженно взвизгивающую Халиду.

Расселись вокруг костра — кто на корточках, кто на притащенные коряги. С аппетитом вычищали консервные банки, и даже приторное масло вымакивали кусками хлеба. Казалось, не будет конца этому насыщению.

— Что еще можно съесть?

— И мне колбасы! И мне!

— Хлеба-а!

— Если мне больше ничего не дадут, я займусь людоедством! — прорычал Женька, с раскрытой пастью набросившись на Халиду.

— А где сладкое? Где сладкое? — закатывалась она от смеха.

Стась, страшно всех интригуя, неторопливо стал извлекать что-то из коробки. В руках у него оказались пачки сибирских пельменей.

— А-а! — завыли и застонали все.

— А в чем варить?

— Да! В чем?

— Где взять воду?

В машине нашелся и котелок. В нем растопили снег. Скоро вода забила ключом, и в нее опустили первую порцию пельменей.

— А ложка где? Вилки?..

— Ложки и вилок нет! Зачищайте ветки! Вот нож!

— Еще вина!

— Всем водки! И марсианкам!..

Нина глянула на Машу, и ее поразило, что та стала какой-то безучастной ко всему. Подперев руками щеки, глядела, не мигая, на алые языки огня.

— Маша, я хочу с тобой выпить!

— Не надо больше, — ответила Маша тихо.

— Хочу! Белого!

Им налили. Но Маша чуть отпила и плеснула остатки в костер. Спирт вспыхнул на углях голубым пламенем. Нине это понравилось, и она последовала ее примеру.

— Что вы делаете? — запротестовал Женька.

Отобрал у них бутылку и остатки разделил с Эдвардом.

— Маша, почему ты такая?

— Да так… Костер… Хорошо. Когда-то мы вот так же у пионерского костра сидели… в Артеке.

— Зачем ты об этом сейчас?

— Вспомнилось… — усмехнулась грустно.

— Не надо.

— Не надо, — согласилась она; помолчав, продолжила: — Вот я… рисую, леплю, а потом… — словно что-то разорвала и кинула на снег.

Меж тем Женька поддел сырой пельмень на ветку и сунул его на угли. Он подрумянился, засочился соком. Женька, обжигаясь, рыча, стал уверять, что ничего подобного еще не едал. Другие стали делать то же.

Эдвард, так долго молчавший, неожиданно с диким мяуканьем полез на ближайшую березу и прыгнул оттуда вниз головой. Застрял в снегу, дрыгая ногами. Это всех рассмешило. Стась включил дорожный радиоприемник, настроился на какую-то синкопированную музыку.

— Стась! А что тебе сказал этот классик? — спросил Женька.

— Не хочу об этом!

— Не в его духе? Да? — настаивал Женька.

— Да, не в его.

— Пошли ему морду набьем! — угроза была нешуточной.

Стась досадливо поморщился.

— Ты начхай на его мнение!.. То, что делают старики, дряхло, как мир, и никому не нужно! Да! И ты еще докажешь свое! Засели лауреаты на Олимпе и поют без конца про радугу-дугу да Наташ с голубыми косынками за околицей!.. Ты видел когда-нибудь эту околицу? И я нет! Зато околесицей сыт! По горло! Сейчас надо все другое! Иначе!.. Прочти, что у тебя забраковали!

— Да, да, прочти!

Стась упирался недолго — прочитал, и это всем понравилось.

Еще выпили вина и начали кружиться вокруг костра. Но снег рыхлился и ничего, кроме топтания, не получалось.

— Маша, пошли на дорогу! — предложил Стась.

— Не хочу.

— Почему?

— Я еще у костра посижу…

Стась обиделся, — он всегда становился обидчивым и капризным после чтения своих стихов; схватил за руку Нину, и они побежали в темноту.

Ночное шоссе было безлюдно. Темнеющей полосой оно пересекало белую равнину. Музыка сюда доносилась слабо, зато грунт под ногами был твердый, и они начали бешеное кружение.

Порой из мрака выкатывалась автомашина, еще издали тараща на них слепящие фары, и ими овладевал восторг: что подумают люди, увидев парочку, танцующую на пустынной дороге, в ста километрах от города? Не примут ли они их за лесных духов, прокравшихся сюда из чащоб и оврагов?.. Машины объезжали стороной, но один шофер — на чадящем соляркой самосвале, — очевидно разозлившись, дал полный газ и чуть не сбил их. Отскочили из-под самых колес. Свалились в снег — и им стало еще веселее от этого. Смерть была рядом, но они ее не испугались!

И эта ночь, и снега, и танец на дороге, и звезды над головой — все было столь фантастическим, что Нине подумалось: может, она и впрямь на другой планете?.. Никогда еще она не выпивала за один раз столько вина… Вечно бы так кружиться и кружиться, ни о чем не думая…

Неожиданно ей показалось, что на них кто-то смотрит из темноты. Да, да, смотрит настойчиво, упорно. Следит за их кружением. Нина встряхивала головой — что за мистика! — и еще громче смеялась, но это ощущение усиливалось, перерастало в уверенность.

Она замедлила движение, остановилась.

Возле дороги — метрах в десяти — посреди снежной чистоты и нетронутости стоял… (Нина напрягла зрение) стоял солдат с автоматом в руках, в плащ-палатке; голова его была обнажена и чуть склонена…