Влюбленные лжецы - [12]

Но Сьюзен была только одна. Средняя дочь, она родилась вскоре после его возвращения с войны, и для него ее рождение так и осталось навсегда связанным с первыми высокими надеждами на мир во всем мире. На фотографиях в рамках, развешенных по всему дому, она представала и шестилетним рождественским ангелом с обтянутыми марлей проволочными крыльями, благоговейно припадавшим на колени, и восседающей за праздничным столом по случаю дня рождения — восседающей с достоинством, никому другому не доступным. Даже когда он листал семейные альбомы, его сердце то и дело замирало при виде этих больших печальных глаз. С каждой фотографии она, казалось, говорила: я знаю, кто я, — а ты знаешь, кто ты такой?

— Мне не нравится «Алиса в Стране чудес», — заявила она ему, когда ей было лет восемь.

— Не нравится? Почему?

— Потому что она как горячечный бред.

И с тех пор, стоило ему прочесть хотя бы страницу в одной из этих двух книг или взглянуть на знаменитые тенниеловские иллюстрации, как он тут же понимал, что она имела в виду, и убеждался в ее правоте.

Рассмешить Сьюзен всегда было нелегко, для этого требовалось рассказать что-нибудь страшно смешное, но зато результат искупал все мучения. Он никогда не забудет, как допоздна засиживался в офисе, когда ей было лет десять или двенадцать — да, черт возьми, уж коли на то пошло, то и когда она училась в старших классах, — чтобы перебрать приходившие в голову шутки, оставить только одну, лучшую, и по приходу домой испытать ее на Сьюзен.

О, это был чудный ребенок. И хотя она, казалось, удивилась, что ее приняли в один из лучших колледжей в стране, для него в этом не было ни малейшей неожиданности. Они безошибочно угадывали одаренность, когда таковая обнаруживалась.

Но кто бы мог предположить, что она заведет роман с преподавателем истории, разведенным мужчиной вдвое ее старше, и будет настаивать, что поедет с ним на его новое место работы, в какой-то государственный университет, несмотря даже на то, что это означало расстаться с деньгами за обучение в Тернбулле, уплаченными вперед за весь курс?

— Послушай, радость моя, — сказал он сегодня днем в общежитии, пытаясь ее урезонить, — я хочу, чтобы ты поняла: дело не в деньгах. Это не столь важно — разве что несколько безответственно. Дело просто в том, что мы с мамой думаем, что ты еще не созрела для такого решения.

— При чем здесь мама? — сказала она. — Вечно ты приплетаешь маму, когда тебе нужно чего-то добиться.

— Нет, я никого не приплетаю. Мы оба очень о тебе беспокоимся — ну хорошо, если тебе так больше нравится, я очень о тебе беспокоюсь.

— Почему?

— Потому что я люблю тебя. А ты меня любишь?

Вот сам и напросился — как клоун, которому только и надо, чтобы в него запустили кремовым тортом.

Он понимал, что на самом деле она, может быть, не имела этого в виду, даже если сейчас ей так кажется. В этом возрасте любовь и секс настолько переполняют девушек, что в половине случаев они вообще не соображают что говорят. И все же, что было — то было: такого от своего любимого ребенка он никак не ожидал.

Он мчался по трассе между двумя штатами, стараясь не превышать скорости, и уже был готов снова расклеиться и заплакать, но поборол слезы, потому что нужно было смотреть на дорогу, потому что дома ждут жена и младшие девочки и потому что все прочее, что составляло смысл его жизни, тоже будет ждать там; и кроме того, цивилизованному человеку не пристало падать духом по два раза на дню.

Как только он уехал, Сьюзен побежала домой к Дэвиду, прямиком в его объятия, в коих долго плакала — к собственному удивлению, потому что вообще-то плакать не собиралась.

— Девочка, — повторял он, поглаживая ее сотрясающуюся от рыданий спину, — ну же, девочка, пора уже перестать, не может быть, что все так плохо. Давай выпей, и мы обсудим, что произошло.

Дэвид Кларк не был ни красавцем, ни здоровяком, однако выражение озадаченности, отравлявшее ему все детство, практически сошло с его отмеченного интеллектом и чувством юмора лица. Многие годы он гордился тем, что не заводит романов со студентками.

— В этом нет никакого азарта, — объяснял он другим преподавателям. — Всего лишь злоупотребляешь своим положением. Соблазнить студентку — проще пареной репы.

Стеснительность и жуткий страх быть отвергнутым тоже играли немаловажную роль, но об этих аспектах он обычно не упоминал.

Все эти доводы испарились подчистую несколько месяцев назад, когда он обнаружил, что способен вести лекцию дальше, только если его взгляд, как устремленный к еде взгляд голодающего, будет время от времени возвращаться к сидящей в первом ряду мисс Эндрюс.

— Господи боже, — говорил он ей в первую ночь. — Девочка, мне и сравнить-то тебя не с чем. Ты как… ты как… бог ты мой, ты необыкновенная.

А она сказала ему шепотом, что он открыл ей огромный новый мир. Сказала, что он вдохнул в нее жизнь.

Через несколько дней она переехала к нему, для приличия оставив в общежитии кое-что из своих вещей, — и для Дэвида Кларка началось самое счастливое время в его жизни. Никаких затруднений, ни секунды разочарования. Он не переставал восхищаться ее молодостью — при том, что она не совершила ни одной глупости и часто вела себя мудро. Он обожал смотреть, как она ходит у него по квартире — одетая или раздетая, — потому что по выражению ее чудного серьезного лица было понятно, что она чувствует себя как дома.