Влюбленная Пион - [59]

Я была в ужасе. Мне было страшно и стыдно пред­ставить, что мою мать, бабушку и наложниц заставили раздеться, и дождь бил их по обнаженным телам. Мыс­ленно я следовала за матерью, пробиравшейся в сере­дину толпы. Все это время она была привязана за шею к свекрови и наложницам. Я понимала, что женщины, оказавшиеся в этом месте, больше не жили в мире лю­дей. Под их ногами были грязь и испражнения, и моя мать измазала ими лица и тела женщин нашей семьи. Они весь день оставались рядом, стараясь держаться в центре, потому что тех женщин, что стояли с краю, сол­даты выхватывали из рядов, насиловали и убивали.

— Солдаты были пьяны. Они никак не унимались, — рассказывала бабушка. — Я бы убила себя, если бы мог­ла, ведь меня учили ценить свое целомудрие превыше всего на свете. В других концах города женщины веша­лись или сами перерезали себе горло. Другие запира­лись в своих комнатах и поджигали их. Так заживо сго­рали целые семьи: младенцы, девочки, матери, бабуш­ки. Позже их назвали мученицами. Некоторые семьи оспаривали право других людей прославлять самоубий­ство той или иной женщины, потому что они знали, что маньчжуры будут воздавать им почести. Нас учат, что только смерть помогает нам сохранить добродетель и честь, но твоя мать думала по-другому. Она не хотела уми­рать, и благодаря ей никого из нас не изнасиловали. Она заставила нас пробираться через ряды других обнажен­ных женщин, пока мы не добрались до края толпы, а за­тем убедила нас бежать, проникнув в заднюю часть усадь­бы. Нам это удалось, и мы оказались на улице. Город был освещен факелами, и мы перебегали от одного темного угла к другому, словно стайка крыс. Мы останавливались на пустынных улицах, чтобы раздеть мертвецов и натя­нуть на себя их одежду. Несколько раз мы падали на зем­лю, хватали выпущенные внутренности мертвецов и по­крывали ими наши тела, чтобы притвориться убитыми. Твоя мать настояла на том, чтобы мы вернулись и отыс­кали твоего отца и дедушку. «Это наш долг», — все время повторяла она, хотя даже моя решимость поколебалась, а наложницы все время плакали и стонали.

Бабушка опять замолчала. Я была благодарна ей за это. У меня кружилась голова, потому что я видела, чув­ствовала и слышала все то, что происходило тогда. Я с трудом сдерживала слезы, когда думала о своей маме. Она так много страдала и была такой отважной, но ни­когда не рассказывала мне об этом.

— Утром четвертого дня, — продолжила бабушка, — мы вернулись в нашу усадьбу. Нам повезло, мы сумели найти дорогу к Наблюдательной беседке девушек. Твоя мать была уверена, что никто туда не придет. Из этой беседки девушки и женщины могли наблюдать за тем, что происходит внизу, оставаясь невидимыми для ок­ружающих. Твоя мать зажала мне рот, чтобы заглушить крики, когда мы увидели, как моего шестого и седьмого сына изрубили на куски саблями. Их тела выбросили на улицу — как и многих других покойников, — где их топ­тали лошади, пока от них ничего не осталось. Только бесформенные куски плоти и раздробленные кости. Ужас сжег мои глаза.

Так мои дяди стали голодными духами. Их нельзя было похоронить, как полагается, потому что от них ничего не осталось. Три части их душ продолжали бро­дить по земле. Они не могли закончить свои странствия, не могли найти покоя. По щекам бабушки текли слезы, и я тоже заплакала. Внизу, на земле, в Ханчжоу началась ужасная буря.

— Твоя мать не могла сидеть и ждать, — продолжала бабушка. — Ей нужно было что-то делать. Во всяком слу­чае, я так думаю. «Оставайтесь здесь, — сказала она. — Я пойду за помощью». И прежде чем мы успели остано­вить ее — ведь мы были парализованы от страха и от горя, — она вскочила на ноги и выбралась из Наблюда­тельной беседки девушек.

Меня затошнило от страха.

— Через час к нам пришли твой отец и дедушка, — сказала она. — Их избили, и было видно, что им очень страшно. Наложницы бросились к ногам твоего дедуш­ки. Они рыдали и катались по земле. Кричали, пытаясь привлечь к себе внимание. Я никогда не любила своего мужа. Наш брак устроили родители. Он выполнял свой долг, а я свой. Он занимался делами и не мешал мне раз­влекаться. Но в эту минуту я не чувствовала к нему ни­чего, кроме презрения, потому что видела, что в глуби­не души, даже в этих ужасных обстоятельствах, он на­слаждался тем, что прекрасные девушки целуют его туф­ли и ползают у его ног, словно скользкие змеи.

— А что делал папа?

— Он не сказал ни слова, но на его лице было выра­жение, которого не должна видеть ни одна мать: ему было стыдно за то, что бросил свою жену, но он страст­но желал жить.

«Быстрее! — скомандовал он. — Поднимайтесь! Нуж­но торопиться!» И мы сделали так, как он сказал, пото­му что мы женщины и должны были повиноваться муж­чинам.

— А где же была мама? Что с ней случилось?

Но бабушка вновь переживала то, что произошло с ней. Она продолжила рассказывать, и я жадно слушала, надеясь услышать, что стало с мамой, но бабушка мол­чала о ней. Я могла следить за событиями, только загля­дывая ей в глаза.

— Мы осторожно спустились вниз. Твоя мать доби­лась того, что твоего отца и дедушку освободили, но это не значит, что нам не грозила опасность. Мы шли по тропинке, рядом с которой валялись отрубленные го­ловы, до задней части усадьбы, где держали в загонах наших верблюдов и лошадей, и спрятались под ними. Вонь, кровь, смерть. Мы не рискнули выйти на улицу и продолжали ждать. Через несколько часов мы услыша­ли чьи-то шаги. Наложницы страшно испугались. Они опять проскользнули под брюхи животных. Остальные спрятались в стогу сена.