Влюбленная Пион - [34]

Мои сестры стали относиться ко мне по-другому. Ракита, виновная в том, что меня заточили в комнате, предложила мне попробовать клецки и даже положила их мне на тарелку своими палочками. Лотос налила мне чаю и настояла на том, чтобы я попробовала рисовую кашу из ее миски, которую она приправила соленой рыбой и моллюсками. Мои тети подошли к нашему сто­лу и, улыбаясь, приветствовали меня и попросили меня поесть хорошенько. Но я не съела ни кусочка. Я не при­коснулась даже к пельменям с начинкой из сладких бо­бов, которые Шао принесла мне со стола моей матери.

Когда завтрак закончился, мы направились в зал Цве­тущего Лотоса. Женщины разбились на маленькие груп­пки: кто-то занимался вышивкой, кто-то рисованием и каллиграфией, кто-то читал стихи. Появились налож­ницы: они целовали меня, предлагали угощение и щи­пали за щеки, чтобы они порозовели. Только две налож­ницы моего дедушки были еще живы, но они уже были совсем старыми. Пудра на их лицах только подчеркива­ла морщины. Украшения в волосах не делали их моло­же, напротив, из-за них седые волосы становились за­метнее. Их талии расплылись. И только их ступни были такими же маленькими и прекрасными, как в те ночи, когда мой дедушка освобождал свой ум, сжимая в руках эти крошечные ножки.

— С каждым днем ты все больше становишься похо­жей на свою бабушку, — сказала дедушкина любимица.

— Ты такая же добрая и спокойная, как она, — доба­вила другая.

— Не хочешь ли ты заняться с нами вышивкой? — продолжила первая наложница. — Или найди себе дру­гое развлечение. Мы составим тебе компанию, что бы ты ни выбрала. Ведь, в конце концов, все женщины в этой комнате сестры. Когда мы прятались от маньчжу­ров в Янчжоу, твоя бабушка часто это повторяла.

— Она наблюдает за тобой из мира мертвых, — с по­добострастным видом сказала младшая наложница. — Мы приносили ей подарки от твоего имени.

После долгих недель, проведенных в одиночестве, болтовня, беспокойство и зависть, замаскированные под занятия вышивкой, каллиграфией и чтение стихов, вдруг открыли моему взгляду мелочность и злобу жен­щин, живущих в усадьбе семьи Чэнь.

Я чувствовала, что готова заплакать от напряжения: я хотела быть хорошей дочерью, но мне приходилось слушать их и защищаться от их фальшивого участия. И я понимала, что это и есть моя жизнь.

Но я не могла противиться моей матери.

Я мечтала о том, чтобы мои чувства полностью зах­ватили меня. Я мечтала погрузиться в мысли о любви. Я не могла избежать свадьбы, но, возможно, мне удаст­ся спастись, как я делала это в родном доме: благодаря чтению, письму и воображению. Я не была мужчиной, и мне никогда не сравниться с ними в искусстве созда­вать литературные произведения. У меня не было жела­ния писать восьмичленные сочинения*, даже если бы у меня была возможность принять участие в императорс­ких экзаменах. Но у меня были знания. Я получила их, сидя в детстве на коленях моего отца, когда он дарил мне издания классических произведений и книги сти­хов, чтобы я изучала их. Большинство девочек были лишены этого, а я смогу использовать свои знания, что­бы спастись. Я не буду писать стихов о цветах и бабоч­ках. Мне нужно найти значимое занятие, чтобы оно под­держивало меня в течение всей жизни.

Тысячу лет назад поэт Хань Юн написал: «Все вещи, не нашедшие покоя, кричат об этом». Он сравнил чело­веческую потребность выражать свои чувства с природ­ной силой, которая понуждает растения шелестеть ли­сточками на ветру, а металл звенеть, когда по нему уда­ряют. Теперь я знала, что мне нужно делать. Я уже рабо­тала над этим долгие годы. Я была лишена большого мира и потому всю жизнь смотрела внутрь себя, и все мои эмоции находились в гармонии друг с другом. Мой поэт хотел знать о том, что я думаю о семи чувствах; те­перь я отыщу подходящие отрывки в «Пионовой бесед­ке», а потом загляну в свою душу и опишу не то, что ви­дят критики, не то, что говорили об этих чувствах мои тети, но то, что чувствую я сама. Ко времени моей свадь­бы я закончу работу, и, когда я отправлюсь в дом У Жэня, у меня будет нечто, что будет вечно напоминать мне о трех ночах любви, проведенных вместе с моим поэтом. Это сочинение станет для меня утешением в грядущие мрачные годы. Возможно, меня запрут в доме мужа, но в мыслях я всегда буду оставаться в павильоне Любования Луной, где я снова и снова буду встречаться с моим по­этом, не боясь, что нас прервут или застанут врасплох.

Он никогда не прочитает то, что я написала, но я смогу воображать, как я делаю ему этот подарок — буд­то я лежу на его кровати, сняв одежду, бесстрашно об­нажив разум и сердце.

Я резко встала, со скрипом отодвинув стул. Этот звук заставил женщин и девушек посмотреть на меня. Я ви­дела, как ненависть и зависть, спрятанные за их хоро­шенькими личиками, сменили фальшивые беспокой­ство и озабоченность.

— Тун, — окликнула меня мама, назвав новым име­нем.

Мне казалось, что внутри моей головы ползают му­равьи. Я постаралась принять как можно более спокой­ный вид.

— Мама, можно мне пойти к папе в библиотеку?

— Его там нет. Он уехал в столицу.

Эта новость поразила меня. Он не был в столице с тех пор, как власть захватили маньчжуры.