Влиятельные семьи Англии - [84]

«Весьма безответственно приглашать людей такого сорта», – заметил Фрэнк.

Но хотя он не смог помешать дочери выйти за нищего, все же он мог позаботиться о том, чтобы ее деньги были надежно припрятаны, и составил настолько запутанный брачный контракт, что разобраться в нем сумел бы только самый блестящий юрист. В нем указывалась крупная сумма денег, но вся она была рассована по разнообразным доверительным фондам, и капитал переходил от дочери к ее детям, а от детей к внукам до n-ного поколения.

В «Совести богачей» дочь жалуется на контракт, составленный «исходя из того, что я слабоумна, а Фрэнсис – мошенник. Фрэнсис пальцем не притронется и к пенни. Контракт не дает ему никаких шансов. После моей смерти деньги сразу же перейдут к детям… Все брачные контракты в нашей семье составляются по тому же образцу. Никто, кроме Марча, не коснется денег Марча».

Фрэнк Коэн учился в Хэрроу, где в его дни был еврейский интернат. Ко времени его женитьбы интернат уже закрылся, и потому он послал своих мальчиков учиться к Полаку в Клифтон, в Еврейский дом. Нельзя было сказать, что у Полака учеников-евреев особенно донимали иудаизмом. В основном вся разница заключалась в том, что они посещали синагогу в то время, когда остальные посещали часовню, но мальчикам вовсе не нравилось, что их держат отдельно.

Их мучило то, что это отличало их от других, выделяло как евреев, хотя они мечтали быть просто мальчишками, такими же, как все. Их чувства через много лет после Клифтона выразил Чарльз Марч, герой «Совести богачей»: «Мне не нравилось быть евреем. С детства мне не давали забыть, что окружающие видят меня по-другому. На меня вешают ярлык, которого я не могу принять… Я знаю, что иногда произвожу впечатление чужака, я знаю это очень хорошо. Но все равно окружающие гораздо чаще заставляли меня чувствовать себя чужаком, чем я сам. Это не их вина. Это просто факт. Но он влезает тебе в душу и не дает покоя. Порой он мучит тебя, особенно в юности. Я поехал в Кембридж, с тоской мечтая завести такую близкую дружбу, которая дала бы мне забыть об этом. Мне мучительно хотелось такого личного успеха, когда бы меня любили точно таким, каким я себя представлял. Мне казалось, что если меня не могут любить таким, каков я есть, то ничего уже не остается – с таким же успехом я мог бы вернуться прямо в гетто».

Религия, которой придерживались в семье Коэн, на девять частей состояла из преклонения перед предками и на одну часть из поклонения Яхве. Ты занимался делами еврейской общины, потому что так делали твои родители, не ел свинины, потому что не ели родители, числился прихожанином синагоги, хотя не ступал в нее и ногой, потому что ее основал твой отец или дед. Вдобавок в тогдашней Англии ты обязательно должен был иметь вероисповедание и, если хотел уважать сам себя, не мог быть христианином. И ты отмечал Шаббат как семейные посиделки. Таким образом дети несли на себе бремя иудаизма, не получая от него никакого утешения, и, взрослея, поворачивались к нему спиной, может быть, неизбежно. Сын и дочь Фрэнка связали жизнь с иноверцами, и никто из его внуков, кроме Полаков, не остался верен его религии.

Коэны уже не являются финансовым кланом, потому что больше не занимаются банковским делом, и те таланты, которые прежние поколения семьи проявляли в коммерции, теперь с не меньшим успехом проявляются в разных профессиях и на государственной службе. Ричард Коэн, прототип Чарльза Марча, стал врачом и постоянным заместителем министра здравоохранения. Его кузина Рут Коэн, некоторое время занимавшая ответственный пост на госслужбе в качестве экономиста по сельскому хозяйству, стала директором Ньюнем-колледжа в Кембридже. Ее сестра Кэтрин вышла замуж за преподобного Артура Хантома, англиканского священника, бывшего директора школы в Рагби. Ее братом был покойный сэр Эндрю Коэн, министр по вопросам развития заморских территорий в момент смерти в 1968 году, но лучше всего его помнят как администратора по делам колоний, обладавшего практически легендарным талантом.

Эндрю родился в 1909 году и поступил в министерство по делам колоний, когда над империей уже заходило солнце, и все основные силы министерства были направлены на ее демонтаж, так как правительство опасалось, как бы уход не превратился в разгром, и желало оставить после себя традицию неподкупности, дисциплины и главенства закона. Эндрю, который придерживался скорее левых взглядов, от души поддерживал этот курс и сначала направлял его в качестве помощника заммнистра в Уайтхолле с 1947 по 1951 год, а затем с 1952 по 1957 год как генерал-губернатор Уганды.

Это был крепкий, шумный, решительный здоровяк, который четко знал свою цель и способы ее достижения и не терпел препятствий на своем пути. Он плохо переносил глупцов и считал глупцами всех, кто ему противоречил. Он, можно сказать, был самым деспотичным антиимпериалистом в истории империи, и у его подчиненных складывалось впечатление, что на троне все еще сидит Виктория.

Но тираном он не был, и если ему удавалось настоять на своем, что обычно так и случалось, то не скандалом и криком, а убеждением. Эндрю был настоящий великан – кто-то назвал его белым Лобенгулой