Влиятельные семьи Англии - [113]

Нет никаких сомнений, что деньги сыграли тут свою роль. Венеция убеждала, что вышла бы за него, будь он без гроша, и, если бы это случилось, у нее еще оставалось свое состояние, «обширное», по ее собственным словам; но Монтегю, который большую часть взрослой жизни прожил на содержании у отца, не желал и дальше жить за чужой счет, теперь уже супруги. Кроме того, маловероятно, чтобы состояния Венеции хватило на их вкусы и на привычный образ жизни. Они держали городской дом в Лондоне и большой особняк в Норфолке и даже при совместном богатстве не сумели не наделать долгов. Однако дело было отнюдь не в одних деньгах. Монтегю очень заботился о своей матери. Ей уже было за семьдесят, здоровье ее пошатнулось. С остальными родными он практически перестал общаться, но с нею был особенно близок, и ни болезнь, ни усталость, ни профессиональные заботы не могли помешать ему писать домой каждый день, чтобы мать знала, как его дела и как он поживает. Она очень гордилась его успехами. Когда, например, Монтегю поехал в Индию по министерским делам осенью 1912 года, он вел подробный дневник, который регулярно частями посылал домой матери, и она читала его родным за ужином по пятницам. Для нее это было так: «мой сын, государственный секретарь». Он часто говорил ей, как трудно найти подходящую еврейскую жену. «Я чувствую, что было бы грешно брать себе жену только из-за отцовского завещания или жениться на еврейке, которую я не буду любить так, как должен, – писал он. – А я, несмотря на все мои отчаянные попытки, никогда еще не находил подходящей женщины». Однако, уже подготовив ее к тому, что должно произойти, он никак не мог заставить себя сделать это. Он не был трусом, но смелость его была не того сорта, который требуется, чтобы причинить боль тем, кого любишь.

К тому же у него еще оставались какие-то неопределенные еврейские чувства. Как-то раз он сказал Венеции – это было еще до их брака, и разговор носил гипотетический характер, – что, если бы его сыновья женились на христианках, он бы посчитал их дезертирами. Он был равнодушен к еврейской религии, не ощущал единства с еврейским народом, но – и в этом, быть может, сказалось его взросление в публичной школе – не хотел сбегать из их рядов и, вероятно, был доволен тем, что переход его жены в иудаизм, несмотря на сомнительность и поспешность, позволил ему остаться в числе евреев. Это было как знак их связи.

Как только Монтегю получил Венецию, он тут же потерял место в кабинете. Помолвка состоялась 12 мая, а 19-го он слетел со своего кресла. Асквита помолвка глубоко огорчила, и в данном случае прямо-таки напрашивается причинно-следственная связь, но, разумеется, дело было гораздо сложнее.

В мае была сформирована правительственная коалиция для наиболее эффективного ведения войны, и вследствие этого нескольким либеральным министрам кабинета пришлось уступить место тори. Одним из них был Герберт Сэмюэл, Монтегю – другим. Его попросили вернуться на прежний пост в казначействе, а через несколько месяцев предложили заняться ирландскими делами. Ирландия представляла собой кладбище политических надежд. Монтегю чувствовал, что не годится для этой должности, и возражал, что ему, как еврею, будет трудно разобраться в конфессиональных вопросах веры, к которой он не принадлежал. Более того, указывал он, постоянный глава министерства по делами Ирландии сэр Мэтью Нейтан – иудей, и будет плохо, если и политический глава будет человек того же вероисповедания.

Асквита, похоже, убедили его слова, хотя все доводы Монтегю против поста в ирландском офисе можно было бы без изменений привести и против занятия им поста в министерстве по делам Индии, но, когда ему предложили заняться Индией годом раньше, он тут же ухватился за эту возможность.

Между тем Асквит предложил кое-что более соответствующее интересам Монтегю. В июле 1916 года Ллойд Джордж стал военным министром, и Монтегю сменил его на посту министра вооружений. Таким образом, он принимал прямое участие в ведении войны и этот период своей карьеры называл самым плодотворным и удовлетворяющим. Но он оказался коротким.

Возникло движение, ставившее целью сместить Асквита и поставить вместо него Ллойд Джорджа. Монтегю, от начала до конца прекрасно понимавший, что происходит, оказался перед мучительной дилеммой. С Асквитом его связывала прочные узы привязанности и дружбы, но он высоко ценил и таланты Ллойд Джорджа, как положительные, так и отрицательные.

«Я остаюсь при мнении, неколебимом и основанном не только на привязанности, но и на убеждении, что нельзя и помыслить об ином премьер-министре, кроме вас, – написал он Асквиту. – Я остаюсь при мнении, что Ллойд Джордж является бесценным приобретением для военного правительства. Его разум – самый плодотворный из тех, какими мы обладаем». Но ценность Ллойд Джорджа в кабинете – ничто по сравнению с тем, какой помехой он будет вне его. Нужно достичь каких-то взаимоприемлемых условий, убеждал он. Достичь их не удалось, и в конце концов Асквит ушел в отставку и Ллойд Джорджа попросили сформировать правительство.

Монтегю изо всех сил постарался зафиксировать тот факт, что не получал никаких предложений присоединиться к правительству Джорджа. Ллойд Джордж видел в Монтегю одного из самых одаренных членов уходящей администрации, человека «способного и с воображением», но Монтегю был слишком близок с Асквитом, чтобы так сразу примкнуть к новому правительству. В то же время он не желал вечно сидеть без поста и в марте 1917 года, через три месяца после падения Асквита, в одном из капризов, которые случались с ним нередко, сочинил такое обращение к премьер-министру: