Властелин Урании - [89]

Еще день спустя император в полной мере осуществил все упования моего господина, приняв его без свидетелей, ибо чрезвычайно боялся чумы.

— Император был один, — рассказывал нам хозяин, — вокруг ни единого самомалейшего пажа. Он сидел на скамье, облокотясь на стол. Я поклонился, по латыни выразил ему свое почтение и благодарность за то, что он меня призвал. Сказал ему еще, что с большим запозданием откликнулся на его приглашение, и представил рекомендательные письма от архиепископа Кёльнского и герцога Мекленбургского. Он распечатал их, когда я еще продолжал говорить, однако читать не стал, а утомленным жестом отложил на стол, стоявший у него за спиной.

— Какой он? — спросила Элизабет.

Отец глянул на нее так, будто давал понять, что это любопытство — слишком женское. Ему-де не дано такого умения, чтобы описать императора. Пренебрежительным взмахом руки он отмел этот вздор и продолжал:

— Я видел только улыбку, осветившую его лицо. Она была отмечена несравненной добротой. Да, эта доброта столь велика, что она выразилась даже в звучании его голоса, который, увы, был таким тихим, что некоторых фраз я не смог расслышать. Я предложил ему книги, которые привез специально для него, и он сказал, что с интересом просмотрит их. Тотчас же я позвал Тюге, ожидавшего за дверью, чтобы он их принес. Разложив книги перед ним на столе, я вкратце пояснил, о каких предметах там идет речь. Император кивнул, и я откланялся, он же явно оценил то, что я не злоупотребил его временем.

В прихожей меня ждал его секретарь в обществе Тюге. Император позвал его, едва я вышел, и Барвиц посоветовал мне не спешить с уходом. Вернувшись в прихожую, секретарь мне сообщил, что императора заинтересовало механическое устройство для счета на моей карете (он заметил этот прибор, еще когда мой экипаж подъезжал ко дворцу). Я послал за ним Тюге, и когда тот его принес и по моему приказанию вручил Барвицу, сей последний сказал, что император не замедлит предложить мне годовую ренту и жилище, подходящее для моих астрономических изысканий. Затем он предложил мне вызвать из Дрездена мою супругу, младшую дочь и остальных слуг.

Его сын Тюге обещал привезти их самое большее через неделю. И назавтра же уехал.

Затем, уступив настояниям своих дочерей Магдалены и Элизабет, Сеньор решил остановиться в замке канцлера Курца, дабы поберечь домашний покой Гайека, который мы уже и без того слишком потревожили.

На самом деле он решил держаться поближе ко двору, покуда там обсуждается вопрос об его ренте. Сумма той, что предоставлял ему на его острове датский монарх, была столь велика, что император, пожелав превзойти ее, натолкнулся на сопротивление своего канцлера, каковое, впрочем, преодолел без особого труда. Он решил, что Тихо Браге будет получать две тысячи гульденов в год, считая с первого мая 1598-го, то есть дня, когда ему были вручены первые письма от богемского двора (ведь знаменитому астроному пришлось отклонять другие предложения, которые он получал после этого).

Когда Тюге возвратился из Дрездена с матерью, младшей сестрой Софией и их слугами, он высмеял эту сказку, что-де вся Европа жаждала заполучить Тихо Браге, и вполголоса заключил, что семейство только что избежало окончательного разорения. Тем не менее он воздержался от слишком громкого брюзжания, как только понял, что его отец вот-вот получит фьеф с правом передачи по наследству, ведь это значило, что судьба как нельзя более щедро исполнила его желания.

Мне помнится, что младшая дочка хозяина, увидев его, разрыдалась. И все целовала ему руку, как будто знала, что ему грозили многие беды, и теперь плакала от облегчения, что он не погиб. Ее матери Кирстен пришлось попросить мужа, чтобы он сам успокоил ребенка, что он и проделал у всех на глазах, раздираемый надвое отцовской нежностью и суровостью, подобающей воспитателю.

Магдалена, Элизабет и их родительница были весьма довольны возможностью остаться в Праге в замке канцлера Курца. Украшенный галереей с колоннами и сводчатыми окнами в итальянском вкусе, дом этот стоял на затылке Градчанского холма меж двух глубочайших обрывов прямо над каменным мостом. Дворец, собор и его башня, увенчанная, я бы сказал, чем-то наподобие груши, обсыпанной черными бубонными нарывами, — все это ужаснуло меня своими размерами, но еще более потрясло мое воображение неимоверное обилие торговцев и путешественников, не говоря о множестве чудес, что таит в себе этот город, властитель коего, подобно моему господину и мне самому, одной ногой стоит на земле, другой — на небесах.

Я видел ткани в позументах и кружевные воротники из Вероны, хрусталь и драгоценные камни, вывезенные из Вены, когда ее жители бежали от турецкого нашествия. Видел я и виселицы на скотном рынке, где в изобилии болтались воры, видел столики гербаристов, продававших лекарственные травы, продавцов эликсиров, колдунов, магов и алхимиков.

Город буквально наводняли всевозможные причуды императора. На Часовом рынке, куда чаще, чем ныне, встречались звери — живые и мертвые — медведи, лисы, орлы, юные лани, которых поселяне с юга продавали знатным покупателям, но также были там огромные африканские ящерицы и обезьяны, молодые пантеры, еще какие-то мохнатые химерические существа, коих извлекали из чрева судов в венецианском порту.