Властелин Урании - [35]

Какая-то женщина дрожащим голоском окликнула его и появилась было на пороге. Он с живостью ринулся ей наперерез, уверяя, что болен, и тотчас отослал прочь. При всем том он говорил чистую правду: стоило ему выйти из прихожей, как он явственно принялся блевать, после чего заорал злобным и плаксивым голосом, обращаясь к лакеям: «Пер! Бо! Йохан! Сказано же вам оставаться здесь, чтоб до полуночи были к моим услугам! Я прикажу вас повесить! А вы, сударыня, исчезните!»

Служитель, стоявший рядом со мной, не двинулся с места. То был белобрысый дородный парень, из-за этой промашки крайне раздраженный на своего хозяина.

Зато к моему он, уж не знаю, с какой стати, проникся расположением. А посему торопливо шепнул мне, чтобы я внимательно слушал, что он мне сейчас скажет. Я навострил уши.

Но тут, увы, вернулся граф Рюдберг и прервал его:

«Я умру от злости, эти мерзавцы меня доведут. Где Йохан? Я сей же час выброшу его в окно, я его изваляю в моей блевотине, я прикажу его удавить, изрубить на куски, кровь ему пустить, как быку нынче утром!»

Выкрикивая это, граф сжимал кулаки в смешной ярости, покачиваясь на своих хрупких лапках с острыми коленками, затем снова выскочил вон, пустившись на поиски этого столь необходимого ему Йохана, которого он нашел и велел отлупить палкой в коридоре. «Ай, ай!» — кричал несчастный. Послышался скрип отворяемой ставни, и я испугался, уж не осуществил ли его господин свою угрозу вышвырнуть провинившегося в окно.

Моего собеседника это не смутило. Не спуская глаз с двери, он стал меня уверять, что Тихо Браге надлежит очень опасаться его хозяина. Несколько лет назад, сопровождая графа на мыс Куллен, он собственными ушами слышал, как тот сказал, что он платит арендатору из Куллагора, чтобы тот нарочно позабывал зажигать «маяк астронома». (Именно тогда господин Браге, вместо него изобличенный в небрежности, из-за которой немало судов разбилось о скалы, был отрешен от своего фьефа и утратил расположение будущего монарха.)

Наконец интриган с треугольной рожей возвратился в комнату, возбужденный, но исцелившийся. Со сверкающими глазами и ясным голосом он прогнал прочь того, кто так существенно просветил меня, и сделал мне знак раздеться. Я приподнял свою серую рубаху и высвободил злополучного братца из кармана, заботливо пришитого портным, чтобы поддерживать его. Глядя на склонившегося надо мной графа, я почувствовал, как сердце сжимается от стыда и жалости к моему Сеньору: он послал меня сюда, чтобы позабавить этого вероломного негодяя, строящего при дворе губительные козни против него!

«Садись-ка сюда».

Он снял свои перчатки из черной козьей шкуры с отворотами. Руки у него были так же непомерно огромны, как ступни, и покрыты черной шерстью даже между пальцами.

«Какой феномен! — пробормотал он. — Эта живая химера и впрямь любопытна!» Он перестал мять моего брата-нетопыря и как бы по рассеянности запустил руку в другое место. Я, со своей стороны, даже не дрогнул. Еще и часа не прошло с тех пор, как мой мед излился в изобилии, а его физиономия внушала мне полнейшее отвращение. Такая бесчувственность, похоже, разозлила его, да к тому же он видел, что я пытаюсь уклониться от потайных блужданий его пальцев. «Ну же, не будь таким пугливым», — уговаривал он меня. Под конец он притворился, будто хочет сравнить размеры моего причиндала и стерженька братца, но сам все взвешивал на ладони первый, пренебрегая вторым. Потом, устав изображать скромность, вдруг принялся тереть себя сквозь ткань одежды, и его острые черты тотчас исказила гримаса похабного возбуждения, оно быстро дошло до крайности, отчего лицо так побагровело, словно граф поперхнулся глотком раскаленного питья.

Разом успокоившись, он отослал меня на кухню: три продолговатые комнаты со сводчатыми потолками, расположенные в подвальном этаже дома, мрачнейшем подземелье, озаренном красным пламенем громадного очага. Там кто-то хлопотал над пострадавшим лакеем Йоханом, он сломал ногу, пытаясь быстрее улизнуть от графского гнева. Выпрыгнул из окна. Его подобрали во дворе с переломанными костями. Несчастный лежал, растянувшись на лавке: его перевязывали, а он стонал и вскрикивал.

На столе, где разделывали бычью тушу, кровь раненого парня смешалась с кровью животного, издавая запах, от которого меня замутило. К тому же весть о том, что я ношу у себя на брюхе какую-то диковину, успела распространиться, слуги валом валили поглазеть на моего братца, шли один за другим, а повара, подобравшись вплотную, нарочно точили ножи. Они водили лезвиями по его хребту, приговаривая:

— Он не меньше гуся, да уж больно тощ!

— Не беда, — фыркнул один. — Может, все-таки разделаем его?

— Собаки его жрать не захотят, — вставил другой.

Мысленно я что было сил призывал моего Сеньора, заклинал его меня выручить. Он в то время был в гостях у одного родича королевы, дом которого находился в дальнем конце того же квартала столицы, где обитал Рюдберг, и, охваченный волнением, живо приказал отвезти его к графу.

Часа не прошло, как они явились оба. За мной послали в этот адский подвал, где я томился в плену. И очень вовремя: я уже был близок к тому, чтобы хлопнуться в обморок от ужаса. При виде господина Браге я подумал, что он издали услышал мою мольбу. Он поручил меня заботам своих лакеев и стал прощаться с Рюдбергом: