Властелин Урании - [25]

Короче, он быстро утешился, чуть ли не до погребения. На маленьком погосте Святого Ибба он выказывал досаду, что священник слишком долго копается, ему это потом припомнили так же, как упразднение церемонии изгнания бесов при крещении, презрение к таинству исповеди или то, что во время службы он располагался справа от кафедры, — все, чем он, по его понятиям, способствовал искоренению на острове пустых суеверий. (В церкви северный угол, откуда веют дурные ветры, предназначался для женщин, он же, как назло, велел переставить свою скамью туда же, к ним, чтобы показать, как мало значения он придает всей этой чертовщине.)

Но такие вещи он делал, без сомнения, из гордости: с верованиями этих людей ему легко было не считаться, ведь он являлся их господином; пренебрежительно обходиться с Богом или с дьяволом собственной персоной он никогда в мыслях не имел, и хотя его представления о грехе отличались от общепринятых, страх Божий, присущий ему, как и всем, давал о себе знать множеством разнообразных хитростей, на которые он пускался, избегая зайцев, старух и сорок — мою спасло лишь то, что меня он опасался еще больше.

Когда погребали Элиаса Ольсена, новый пастор прихода Святого Ибба поспешил завести речь об Иерусалиме и о последней трапезе Христовой, а сам все обдергивал сутану, цеплявшуюся за шипы живой изгороди, что топорщилась у него за спиной. Произнеся молитву, он умолк; ветер трепал его седые космы, словно поломанные перья мертвых птиц, и было похоже, будто он злится, что так быстро закончил. Как мне представляется ныне, господина Браге он ненавидел за то, что не смог понравиться ему. Так же, как юный Густав Ассарсон — он там тоже был, стоял с непокрытой головой, прислонясь затылком к дереву под стеной, что возвышалась над прибрежным обрывом, и с бесстыдным любопытством норовил поймать его взгляд. Но не вышло.

По окончании этой церемонии, куда стеклось большинство прихожан и ради которой Сеньор потребовал выслать ему работников с бумажной фабрики, что в Голландской долине, а также команды всех стоящих на рейде судов (моряки ютились в хижинах у пристани), он приказал огласить королевский эдикт, объявляющий его хозяином острова, дабы таким образом напомнить своим арендаторам и слугам об их долге. Сия предосторожность со всех точек зрения выглядела неуклюжей и смешной, что не укрылось от большинства присутствующих, в том числе от его сестры Софии, весьма недовольной им и отбывшей в тот же вечер, а также от немецкого студента Фробениуса, который, как я уже говорил, помочился в парке, раздразнил до исступления псов шотландского короля и удалился, громогласно предрекая, что этот «юнкер» (так он на немецкий манер принизил ранг хозяина дома) своей дурью весь дом доведет до беды.

В тот же день Тихо Браге, зазвав меня в свой алхимический кабинет, осведомился, что я об этом думаю. Я отвечал, что надобно дождаться, когда возвратится из Копенгагена. Ливэ со своей госпожой Софией, ибо пророческий дар, коим она обладает, посильней моего. Но в ту самую минуту, когда я облекал эту ложь в слова, в памяти моей всплыла картинка Альциато, изображавшая две руки, разгоняющие саранчу; под ней еще была подпись: «Что предпринять против ваших хулителей? Как быть, если узколобые наставники школяров вздумают плеваться в вашу сторону желчью? Разгонять, отмахиваясь руками, или не обращать внимания, памятуя об их ничтожности?»

«Наставники школяров» — вот слова, поразившие его так сильно, что он перестал подливать ртуть в склянку. Стеклянный сосуд содержал малую толику этого злотворного металла, который служил ему для членения времени. За сутки, проходившие от зенита до зенита, ручеек этой отравы в однажды отмеренных долях перетекал в зеркально отполированную чашу весов с нанесенными двадцатью четырьмя часовыми метками, позволявшими по тяжести ртути определять, сколько протекло времени (а также выверять скорость перемещения звезд).

«Что это за наставники школяров, которым, по-твоему, приспичило меня погубить?»

Моя аллегория слишком явственно напомнила ему о тех обстоятельствах, что мне были совершенно неведомы, ему же причиняли боль. Он задыхался от нетерпения. Объятый состраданием к его доле, я предсказал, что завтра сюда нагрянет король Шотландии с неким важным господином, похожим на огромную морскую птицу, одетым в черное и серое, они приплывут на корабле, приближение коего заметят издали, столь внушителен он с виду и так многолюдна команда у него на борту. Но он продолжал меня донимать расспросами об этих не известных мне наставниках школяров, он тряс меня своей громадной ручищей, стараясь, однако, не хватать за правый бок, где подвешен мой братец.

Пальцы у Сеньора были длиннющие, странные при его среднем росте, и на них — острые ногти. Желая потрафить ему, я рылся в тайных шифрах своей памяти, искал ответа, который удовлетворил бы его, но мной владело вдохновение, чуждое моей воле. Другая картинка Альциато пришла мне на ум, казалось, она тоже связана со скорым прибытием шотландского короля: на ней изображался Меркурий в крылатом шлеме, он сидел напротив госпожи Фортуны, держа в левой длани кадуцей.