Властелин Урании - [2]

Благодаря столь цепкой памяти я по части ума стал единственным в своем роде — если возможно, почти столь же неповторимой диковиной, какой являлся в смысле наружности. Память росла во мне куда быстрее, нежели все прочее. Детвора забавлялась, глядя, как я маюсь со своим братцем-нетопырем, таская его в сумке под рубахой — эта тяжесть выкручивала мне хребет. Из-за нее мой рост так и остался много ниже среднего. Меня принимали за карлика, но дураком никто не считал. Пастор прихода Святого Ибба, тот самый Якоб Лоллике с его ухмылкой, перекошенной из-за жировика, выросшего на щеке, с синими глазами, такими же, как у меня, цвета морской волны, а не прозрачной водицы, как у большинства датчан, он на меня, такого урода, смотрел как на дитя славы Господней; к тому же рождение мое пришлось на дни, когда половина жителей Земли созерцала комету: Лоллике, который мнил себя пророком, утверждал, что мне предначертана особая миссия.

Теперь-то я понимаю, в чем она состояла. Ты, возможно, тоже узнаешь об этом прежде, чем окончится мой рассказ. Но в те времена в поступках пастора, обучавшего меня латыни и защищавшего от деревенских, грозя, что, если мне причинят зло, он пожалуется Властелину, я видел не более чем простую снисходительность.

Меж тем протекло восемь лет, а Сеньор словно и думать забыл о моем существовании. На богослужения в приходе Святого Ибба я не ходил, если когда и случалось увидеть его свиту, так только издали, не разглядеть, нелады со зрением начались у меня уже тогда. Женщины Гвэна, считавшие меня плодом адских чар, при моем приближении осеняли себя крестом. Мужчины меня ненавидели, ведь я кормился из рук этого аристократа, ради которого король обрек их на изнурительные работы, посредством специального указа лишив права покидать остров. Я появился на свет в том самом году, когда вся жизнь этих поселян оказалась испорчена из-за непомерных амбиций их господина. Если я и не был прямой причиной их несчастий, то, надобно засвидетельствовать, мое бесполезное присутствие на земле являло собой следствие причуды Сеньора. Оно служило наглядным доказательством его власти, тяготевшей над этими людьми.

Чтобы еще более упрочить ее, он, едва прибыв сюда, заставил их построить красное здание с овальными куполами, увенчанными шпилями и колокольнями. Белобрысые архитекторы, большей частью голландцы, невозмутимо чванные, в кюлотах, пестрых, словно у сокольничьих, в отороченных куньим мехом перчатках, со страусиными перьями на черных шапочках, расхаживали по деревне, покачивая рыжими плюмажами, рассылали слуг вымерять дистанции и верхом носились по острову из конца в конец, выверяя карту островка. По вечерам архитекторы грелись у костра перед фасадом своего пустующего строения. А когда спускалась ночь, они, в окружении челяди и псов, хохоча, бродили по дорогам и тропкам, прогуливая вывезенных из столицы служаночек.

Вскоре уже могло показаться, будто все королевство — знать, управляющие, ученые и лакеи — снует туда-сюда среди этой строительной неразберихи, груд кирпича, бочек и досок. Главное здание было завершено года через три-четыре после моего рождения. Потом взялись строить флигель для слуг и типографию, разбивать сады. Островитянам-земледельцам пришлось забросить свои поля, чтобы украшать клумбы и высаживать редкие кустарники, вывезенные из Копенгагена. В доме Фюрбома, у мельника Класа Мунтхе и в большинстве других семейств, где люд шепотом судачил о своем господине, каждый спрашивал себя, какое касательство все эти сады, фонтаны и прочие ухищрения искусства имеют к наблюдению за звездами, ибо господин Браге имел честолюбивую претензию пересчитать всё, что сможет увидеть на небесной тверди.

Вот уж, право, задача, которую было бы в пору возложить скорее на плечи деревенского дурачка. Узнать, что столь могущественный феодал по доброй воле принялся за такое, — это была бы сущая потеха, если бы затея не оказалась до такой степени пагубной. У обитателей острова вскоре не осталось ни малейшего повода, чтобы усомниться в серьезности намерений господина, ибо он обходился с ними грубо, наказывал и тиранил безжалостно. Каждый здоровый житель мужеска пола, достигший тринадцати лет, должен был работать на него самое малое два дня в неделю, притом с восхода до заката.

Когда, покинув ферму Фюрбома, этот дом для гостей с его вонючими задворками, Властелин вместе с семейством, псами и целой оравой помощников вселился в свой дворец, который окрестил Ураниборгом, он еще счел нужным распорядиться, чтобы вырыли просторную ямину — ее он нарек Стьернеборгом. Над плоским квадратным дном этой ямы сверху соорудили террасу, накрытую медными куполами, под коими он разместил все приспособления своего искусства.

«Если он хочет смотреть на звезды, что за нужда в этих его расписных палатах с украшениями, зачем столько меди? Звезды и так прекрасно видны!» — роптали жители острова, докучая своим недоумением пастору Лоллике.

Последний им на это возражал, что в мудрость господина надлежит веровать так же, как во всеведение Господа нашего; впрочем, большинству из них Бог, равно как и сам король, особого трепета не внушал, а доверия здесь не питали ни к кому. Общим почтением пользовались только Клаус Неландер, Ольсон да старик Ассарсон. Они исхитрились добиться расположения Сеньора, вот и снискали уважение своей пронырливостью.