Властелин суда - [6]

Словно какой-нибудь лось или олень, пойманный лучами фар.

«Так-то, Рыжий, скачка окончена».

Куперман припарковался и, выглянув из-за руля, двумя привычными движениями снял свой фонарик и ощупал дубинку на поясе. Адреналин толкал его вперед, хотя где-то в глубине сознания звучали предостережения инструкторов Академии, их призывы не спешить и сначала обдумать ситуацию. Но ноги не слушались.

И едва приблизившись, он спросил:

— Это вы звонили?

Мужчина поднял руку, загораживаясь от света. Куперман направил луч фонарика пониже.

— Это вы звонили насчет тела?

Рыжий повернулся к пикапу. Куперман провел фонариком по направлению его взгляда — луч осветил затылок мужчины, а за ним — пирамиду с двумя мощными ружьями. Шерсть на загривке Купермана колыхнулась, и он было потянулся к своему смит-вессону, однако побуждение вытащить его он в себе подавил.

Обдумай все. Включи мозги. Как и всегда.

Рыжий был в джинсах, тяжелых ботинках и рубашке из грубой хлопчатобумажной ткани — одежда, обычная для охотника. Спокойствие. Что за охота без ружей? Их двое. Два ружья. Спокойствие. На табличке с лицензией закатные холмы Западной Виргинии, а над ними — такая знакомая надпись: «Девственная красота». Только спокойствие. Два хороших парня отправились в горы поохотиться, только и всего. Дверца напротив водительской распахнулась, и из пикапа выпрыгнул темноволосый мужчина с густой бородой. Куперман направил на него луч фонарика.

— Я Берт Куперман, офицер чарльзтаунской полиции. Это вы позвонили девять-один-один насчет мертвого тела?

Мужчина кивнул и приблизился. В руке у него был мобильник. Ну, все в точности как говорил Моль.

— Да, офицер. Это я звонил. Черт возьми, вы нас прямо напугали, так быстро приехали. Вот уж неожиданность! — Мужчина говорил с заметным западновиргинским акцентом и словно бы запыхавшись.

— Моя рация уловила ваш звонок. Я тут патрулировал неподалеку.

Мужчина махнул рукой в сторону ракитника, заросли которого почти скрывали черный «лексус».

— Показалось странным, как он стоит, — пояснил он, сделав шаг к машине. — Мы решили, может, авария или что. А там внутри никого. Один только пиджак. Тоже чудно как-то. Ну, мы и порыскали немного просто из любопытства, знаете ли. — Говоря, мужчина указывал куда-то вниз и, петляя, шел в том направлении. — И тело оказалось вон там, под обрывом. Звука мы не слышали, но похоже, он только что это сделал.

Куперман едва поспевал за ним.

— Только что это сделал?

Мужчина остановился на краю крутого склона. Внизу катила свои воды Шенандоа — темная, как гудроновая полоса ночью.

— Стрельнул себе в голову. Так, по крайней мере, выглядит.

— Он мертв? — спросил Куперман.

— Тело еще теплое. Мы ведь не доктора, чтобы... но, видать...

Куперман заглянул за край обрыва.

— А жив он быть не может?

Мужчина указал на тело.

— Видите вон там, слева от куста, метрах в двадцати отсюда? Видите?

Куперман направил луч фонарика и осветил какой-то куст, конский каштан, а затем, поведя луч в обратном направлении, выхватил из тьмы нечто гротескно-неуместное — брючину, выглядывающую из-за кустов. Тело. Явный труп. Он, конечно, ожидал это увидеть, но все-таки... Первый его труп...

И опять в голове замелькало, мысли понеслись, словно предметы в детской видеоигре. Куперман начал было спускаться и остановился.

Охолонись. Сообщи. Возможно, он еще жив. Ведь тело-то теплое.

Он снова начал спуск и снова остановился.

Даже если он жив, один ты ему не поможешь. Вызови «скорую».

Поднявшись к краю обрыва, он направился к машине, потом обернулся, чтобы сказать этим двоим, что он собирается делать.

— Я хочу...

Он уронил фонарик, и тот, покатившись, остановился возле носка черного охотничьего ботинка. Опытные люди говорят, что оно кажется огромным, как водосточная труба. Глаза бы не глядели.

— Подкрепление будет здесь через минуту, — сказал Куперман.

Темноволосый улыбнулся.

— Спасибо за столь ценное сообщение, офицер. — Теперь у него никакого выговора не было. Как не было в руках и телефона. Вместо него мужчина держал крупнокалиберный пистолет.

Куперман стоял, не сводя глаз с дула.

3

Джосмитский Национальный парк, Калифорния

Крик раздался эхом, отлетевшим от гранитных скал, подобно стону привидения. Слоун сел, с трудом приподнявшись в тесном, как кокон, спальном мешке. Выпростав руку из-под стеганой ткани, он пошарил по земле, ища прорезиненную рукоять, и вынул из чехла зазубренное лезвие в тот же миг, как выпутался из спального мешка и с выпученными глазами поднялся на четвереньки. В ушах стучало. Было трудно дышать.

Эхо замерло над Сьеррами, оставив после себя лишь обычные для спящей горной местности звуки — стрекотание кузнечиков, разноголосый хор насекомых и приглушенный шум далекого водопада. Его пробрало холодом, после чего по спине поползли мурашки, а онемевшие члены пробудились к жизни.

Он был один. Разнесшийся эхом крик издал он сам.

Слоун бросил нож и взъерошил волосы. По мере того как глаза привыкали к окружающей тьме, грозные тени становились деревьями и скалами, возле которых он и разбил свой лагерь.

Сразу же после вынесения приговора он твердо решил уехать — подальше от суда, чтобы забыться, чтобы горы, как всегда, принесли ему успокоение. Оставив Пола Эббота в зале суда, а свой компьютер и служебный портфель на кухонном столе в квартире, он промчался по Сан-Хоакин-вэлли с опущенными стеклами под звуки «Рожденного скрываться» Спрингстина, несшиеся из репродуктора; стоградусная жара смердела луком и коровьими лепешками окрестных пастбищ. С каждой новой милей, ложившейся между ним и Эмили Скотт, в нем росла бодрая уверенность, что он движется вперед, оставляя кошмар позади.