Властелин суда - [118]

Деревня была затеряна в глуши. В нее вела пешая тропа, выбитая в охристой каменистой почве предгорий. Ближайшая проезжая дорога оканчивалась в двух милях оттуда, а учитывая ее не располагающее к езде состояние — десять миль сплошных камней и колдобин, — путь этот можно было приравнять к двумстам. Маленькие, без внутренних перегородок глинобитные хижины под тростниковой крышей приютились в густых и непроходимых джунглях, обступивших их со всех сторон и грозивших поглотить. По грязным тропкам бродили свиньи, куры и тощие собаки, здесь же играли босоногие ребятишки. Ни водопровода, ни канализации. Ни одна усадьба не имела ни электричества, ни ванной, ни даже раковины. Освещения на улочках тоже не было. Как и телефона. На маленьком, в один акр, участке земли выращивали кукурузу, бобы, перец-чили и разного рода тыквы и кабачки.

Дженкинс устроился в задних рядах толпы, смущаясь своего роста, и, поджав под себя ноги, стал ждать — чего именно, он не знал. Уже через десять минут его колени, колотившиеся на ухабистой дороге о приборную доску джипа, затекли и стали болеть. Даже мысль об обратном пути вызывала тоскливую боль. Тут как назло опять полил дождь, сразу же проникнув в каждую щель и каждую дырочку, в каждый шов его одежды. Он поплотнее надвинул на лицо капюшон, оставив себе для наблюдения лишь маленькую щель. Толпу дождь, казалось, ничуть не обескуражил. По ней как будто пробегал электрический ток предвкушения — так ждут начала спортивных соревнований или разрекламированного бродвейского шоу.

Затем толпа притихла, и в наступившей тишине слышалось только, как где-то вдалеке воет собака. Все повернули голову в одну сторону и вытянули шею. Дженкинс возвышался над всеми сидящими, но вначале он не мог разглядеть, что привлекло внимание толпы. А потом он его увидел.

Его подняли на большой плоский валун, и он стоял там, словно паря в воздухе. Мальчик.

Это был просто мальчик — босоногий, с нежными, ангельскими чертами и темной копной волос.

Дженкинс смотрел, как мальчик прикрыл глаза, простер руки и запрокинул голову так, словно пил дождевые струи, лившиеся с деревьев. Белую рубашку его подхватил ветер, и она раздувалась как парус.

— Levante sus ojos у mire del lugar donde usted es.[9]

Головы поднялись, точно повинуясь приказу.

— Да возликуют селения. Да воспоют жители Мексики, преисполнившись радости. Да разнесется клич с горных вершин. Да явится Господь в величии своем. Подобно мощному воину, тряхнет он оружием и огласит простор, призывая на битву, и сокрушит врагов своих.

Дженкинс стянул с головы капюшон. Сидящие вокруг люди закрыли глаза, застыли подобно молчаливым каменным изваяниям, и только губы их подрагивали. Молитва. Они молились. Это было поразительно.

Слова изливались из уст ребенка и текли потоком, и как ручей влечет за собой камни, так эти слова, увлекая толпу, текли туда, где сидел Чарльз Дженкинс.

— Долго молчал Я, терпел, удерживался; теперь буду кричать... Опустошу горы и холмы, и всю траву их иссушу; и реки сделаю островами, и осушу озера. И поведу слепых дорогою, которой они не знают, неизвестными путями буду вести их, мрак сделаю светом пред ними и кривые пути — прямыми: вот что Я сделаю для них и не оставлю их.[10]

Слова были смутно знакомыми. Откуда он знает их? И, слушая мальчика, он вспомнил. То, что он, посещавший баптистскую церковь, считал давно забытым, оказывается, лишь дремало, дожидаясь своего часа. Мальчик произносил слова Священного Писания, но они казались другими, совсем другими. Мальчик произносил их словно впервые, так, словно это были его собственные слова. Прошло десять минут. Двадцать. В толпе почти не было движения; по лицам слушателей текли слезы.

Господи, думал Дженкинс.

Мальчик сделал паузу и устремил в толпу взгляд такой пристальный, что сидевшие впереди отпрянули, чуть не упав. Голос мальчика окреп. Слова теперь не текли потоком, а врезались в толпу, как острие ножа.

— Мы мексиканцы. Наши предки называли эту землю своей задолго до того, как пришли захватчики, отняв то, что по праву принадлежало мексиканцам. Мы потомки великой расы воинов, потомки гордого народа.

Шепот беспокойства пронесся по рядам.

— Мы ацтеки, толтеки, запотеки и михтеки. Тысячи и тысячи лет мы жили свободные и независимые. Мы создали великие цивилизации. Мы ни от кого не зависели и не искали ничьей помощи. Мы щедро дарили, но они желали все большего. Мы не искали войны, но война сама нашла нас. Слушайте меня ныне. Не может быть Мексики иной, чем свободная Мексика.

Так это была правда. Дженкинс надеялся, что это не так. Однако это была правда. Вот она, пучина мятежа.

— Истинная Мексика возродится только тогда, когда мы перестанем вручать нашу судьбу людям во власти, тем, кто хочет поработить мексиканский народ, чтобы возвыситься самим, чтобы жить в роскошных дворцах. Разрушителям Мексики, угнетателям ее народа не должно быть места на этой земле. Те, кто насилует Мексику, крадет ее земли, богатства ее недр, должны быть изгнаны отсюда навечно. Только независимая нация может процветать. И только добившись истинной независимости, с честью возродится наша гордая раса.