Властелин рек - [98]

— Чего ты такой смурной, Федя,? — шепнул ему на ухо брат Александр. — Чай, не на похоронах! Сестру замуж отдаем.

Федор хотел было ответить, но осекся и, махнув рукой, потянулся за чаркой.

Когда молодые рука об руку ушли в уготовленную для них горницу, гости продолжили веселое застолье, а Никита Романович, натянуто улыбаясь, вышел из-за стола и двинулся по лестнице наверх, видать, к себе в покой, где занимался хозяйственными делами. Федор, откинув на стол рушник, бросился следом за ним.

И там, за кованой дверью, в полутемной горнице, где отдаленно слышался шум свадебного гуляния и песни, Никита Романович сидел за письменным столом один, в тишине. Свечи он не зажигал, и его лик слабо освещал льющийся из окна свет луны.

— Садись, сын, — пригласил он Федора к себе. Тот уселся напротив отца.

— Вижу, ты о многом хочешь меня спросить. Спрашивай, — молвил Никита Романович, укладывая руки на резные подлокотники кресла.

— Почто согласие дал на брак с Годуновыми? Разве не первые они нам враги? — спросил тихо Федор.

— Теперь нет. Враги нам ни к чему. А вот верные друзья надобны. Ныне с Годуновыми мы родни и действовать будем заодно.

Федор, вперив в отца пристальный взгляд, молчал, не зная, что ответить.

— Нагие с их новорожденным Дмитрием куда более опасны, чем Годуновы. Вот кого первым делом следует отослать прочь из Москвы, — продолжал боярин.

— Не доверяю я им, отец. Что, ежели после смерти государя Годуновы падут? Ведь есть Мстиславские, есть Шуйские… Разве позволят они Годуновым взять над собой верх? Ты, батюшка, все ли верно просчитал?

— Верно или нет — время покажет. Но враждовать с Годуновыми нам не след, — заключил Никита Романович. — Одно могу сказать точно — Борис дюже силен! Придется постараться Мстиславским и Шуйским, дабы его скинуть! Держись подле него, сын, во всем помогай ему и братьев на то наставляй.

— Так ли Борис честен с тобой, как ты ему доверяешь? — съязвил Федор, отвернувшись.

— И того до конца не ведаю, но знаю одно — Богдан Вельский к нему в друзья подбивается.

Сказал и замолчал тут же, а Федор даже на мгновение подумал, что сие ему послышалось, и, тряхнув головой, вопросил с удивлением:

— Ты и Богдашке теперь доверять будешь так же?

— Богдашка нам нужен, покуда государь жив. А после… — возразил Никита Романович. Федор не верил своим ушам. Он глядел на отца, сидящего в резном кресле, укрытого тьмой, и, кажется, впервые осознал для себя его коварство и изворотливый ум. Теперь все, что происходит при дворе, — обо всем отец будет знать, на многое сможет влиять, и ныне он всегда будет на шаг впереди, чем Нагие, его главные соперники. И ради всего этого отдал он под венец Ирину, любимую дочь свою…

— Сам когда жениться намерен? — строго вопросил вдруг Никита Романович, будто прочитав мысли сына. Федор потупил взор, застучал нервно каблуком остроносого сапога по полу.

— Я намеренно тебя насильно не женю, дабы ты сам себе невесту выбрал и жил с ней в любви и согласии, как я жил с вашей матерью. А ты… Сколь девок тебе надобно еще перепортить, дабы ты поостыл?

Федор чувствовал, как лицо его заливается краской. Он хотел поднять глаза на отца, но не осмелился, чувствуя на себе его тяжелый пристальный взгляд.

— Год тебе даю, дабы ты нашел невесту. Ежели не исполнишь того — лишу наследства и нашего доброго имени. Внял? — требовательно произнес Никита Романович.

— Внял, — буркнул Федор, виновато взглянув на отца, такого сурового, холодного и потому словно чужого. Боярин грузно поднялся и, направляясь к дверям, мимоходом бросил сыну:

— Идем к гостям. Засиделись тут… Сором!

ГЛАВА 20

В сентябре казаки под предводительством Черкаса Александрова въезжали в Москву. Уставшие, в изношенной, местами порванной одежде, поросшие бородами и волосами, они везли с собою огромные тюки с пушниной, которые Ермак приказал им преподнести государю в дар «вместе со всею землею Сибирской».

В глубоком изумлении казаки осматривали Москву, огромную, необъятную, густо уставленную теремами и избами, увенчанную куполами бесчисленных церквей и соборов. Чего один только Кремль стоил со своими неприступными стенами и мощными башнями. На него и глядел пристально Архип, и в памяти его воскрешались давно забытые воспоминания о детстве и юности. Сам город, не раз погоревший за все эти годы и выстраиваемый заново, изменился до неузнаваемости, но Кремль словно возник наяву прямиком из его видений, когда изредка вспоминал он родителей и Москву, в коей родился. И чем дальше шли казаки, озираясь, по переполненным улочкам города, тем больше Архип погружался в тяжкие для него воспоминания, хотя многое уже, как он считал, им забылось.

— Глянь, а! Такого в жизни не видал!

— Я слыхал, что Москва больше моей Рязани, но тут пять таких городов поместится! — переговаривались меж собой изумленные казаки, делились своим восторгом с Архипом, но он, мрачнея, отводил глаза.

Впрочем, попасть к государю оказалось не так просто. Казаки жались на порогах приказов, ждали приемов, но все было безуспешно. Постепенно очарование Москвой испарялось, и мужики злились, что тут «люд волков хуже». Иной раз их чуть и с крыльца не погнали палками, ибо кто-то из казаков разгорячился и хотел рвануть в дверь мимо стражи, но свои насилу увели его.