Власть земли - [41]

— Смилуйся, государь! — вопила Маремьяниха. — Изобидел нас твой холоп, разорил гнездо наше, боярина убил, боярышню полонил, нас сиротами бросил!

Король нахмурил брови.

— Что говорят эти люди? Кто они?

— Вероятно, русские, — ответил канцлер, — и с жалобой.

— Надо выслушать их. Найдите толмача!

Через минуту привели казака.

— Ну, говорите, что у вас? — спросил он.

Маремьяниха заголосила снова. Казак передал. Король улыбнулся, ему нравились такие подвиги храброго рыцарства. И все, видя улыбку короля, рассмеялись.

— Чего же они смеются? — с возмущением спросила Маремьяниха.

Казак сжал кулак и погрозил ей.

— А как звать того офицера? — спросил король.

— Пан Ходзевич!

Король стал припоминать.

— Это тот, который прибыл из Калуги от пана Сапеги, — напомнил Потоцкий, — вы послали его к Зборовскому.

— Так, так! — ответил король и, сказав казаку: — Объясни им! — повернулся и вошел в ставку.

Свита скрылась за ним. Офицеры разъехались. На широком поле остались Силантий с Маремьянихой да казак. Казак передал им слова короля.

— И все, и это — все? — вскочив, закричала Маремьяниха.

— Ну, а мне недосуг, — сказал казак и ушел.

— Песьи дети! — проворчал Силантий.

— Да быть того не может, постой! — Маремьяниха бросилась к королевской ставке и толкнула дверь.

— Прочь! — закричал вдруг появившийся воин. — Для чего здесь?

— Для чего, для чего! — передразнила его Маремьяниха. — Короля видеть хочу твоего.

— Нельзя! — И, повернув ее, как волчок, воин толкнул ее прямо в объятия Силантия.

— Разбойники! Оглашенные! — закричала Маремьяниха.

— Тише, старуха! — мрачно ответил Силантий. — Нешто не видишь, не найти нам тут правды. Ворон ворону глаз не выклюет!

— Пойдем на Москву, к нашему царю. Расскажем ему про обиды наши! — нашлась Маремьяниха.

— К царю так к царю, — мрачно согласился Силантий, и они пошли от королевской ставки.

А в этой самой Москве, куда так страстно стремились Маремьяниха и Силантий, надеясь там найти защиту своему делу, царило сильное волнение.

Было раннее утро, когда Захар Ляпунов, Телепнев и Андреев, исполняя приказ Прокопия Ляпунова, подъезжали к Москве.

— Что это? — с удивлением спросил Телепнев.

— Войско! Не видишь разве? Ишь сколько! — ответил Ляпунов.

Действительно, несчетное количество людей рядами выходило из московских ворот и, как саранча, закрывало собою дорогу.

— Не проехать нам! — сказал Андреев. — Остановимся!

Они огляделись. В стороне был постоялый двор.

— Вот и заедем! — указал Ляпунов.

Путники повернули коней, въехали во двор и, привязав коней к колоде, вошли в избу. Тут было пусто, только какой-то старец лежал на лавке, в углу избы сидел лохматый, в отрепьях, с гремящими веригами юродивый на корточках да у широкой печи стоял хозяин с работником.

— Чем жаловать? — спросил он новоприбывших.

— А пожалуй нам жбан чего-либо холодного — браги или меда, — сказал Ляпунов, садясь к столу.

— Не пить, не есть! Горе, горе всем! Крови сколько!.. Морем разлилась! — прокричал юродивый, и всем стало жутко.

— Это он про войско! — объяснил хозяин.

— Куда оно? — спросил Ляпунов.

— Кто ж вы такие и откуда, что до вас царская грамота не дошла? — удивленно спросил хозяин.

— Рязанские мы, — хмуро ответил Ляпунов, — и грамот Василия-душегуба не читаем!

— Тсс! — в испуге замахал на него руками хозяин. — Что говоришь? Али жизнь не дорога тебе?

— Так что же в грамоте? — перебил его Ляпунов.

— Дружину царь сзывал и помощь требовал, чтобы под Смоленск идти! Вишь, сколько собралось! Это — самые последние. Их сам Дмитрий Иванович Шуйский ведет и Делагардей с ним.

— Делагарди? Помирились, значит?

— За деньги помирятся.

— А деньги откуда?

— Со всей земли собрали! В Троицкую лавру послали, а там и отказали: самим, дескать, нужно. Так царь Василий стрельцов послал, все силой забрали. С икон убранство взяли, сосуды тоже.

— Окаянство! Гибель святотатцу! — вскрикнул юродивый.

— Говоришь, это — последние? — спросил Ляпунов. — А впереди кто?

— А там шесть тысяч детей боярских с князем Елецким да с Валуевым, а допрежь того Хованский ушел и немец Горн с полчищем. Слышь, они там здорово поляков оттрепали!

— Ну! Ну! Ну! — послышались с дороги крики.

Все вышли из избы. Земля дрожала от топота ног пеших воинов и коней, а теперь везли пушки. На огромных толстых деревянных колесах, по восьми под каждой пушкой, тащили их двенадцать лошадей по паре в цуге. Десятки воинов подпирали колеса и кричали на лошадей. Пушки заняли весь путь. Войско смешалось, нестройной кучей шли стрельцы, вооруженные ружьями с длинными козлами и алебардами, верхом на конях ехали боярские дети. Пестрые кафтаны, блестящие латы, кожаные куртки — все смешалось.

Ляпунов посмотрел налево: далеко-далеко черными линиями виднелись ушедшие вперед. Он посмотрел направо: войско теснилось в воротах и, казалось, наполняло собой всю Москву.

— Ну и людей! — завистливо сказал он.

— Говорят, всех шестьдесят тем[23] будет, — пояснил хозяин.

— Идем! Долго ждать! — сказал Андреев, и все вошли в избу и стали пить.

Хозяин стал передавать московские новости. Правда, все говорили, что царь Василий и его брат Дмитрий Шуйские извели своего племянника Скопина-Шуйского, но говорили об этом шепотом. Первый Ляпунов громко выкрикнул страшное обвинение против царя Василия.