Власть в Древней Руси. X–XIII века - [53]

Собираемая посадниками дань несомненно централизовалась в стольных городах, но какая-то ее часть шла также и на содержание самой посадничей службы. Вероятно, поборы не были четко нормированы, в связи с чем имели место посадничьи злоупотребления. О них, в частности, свидетельствует статья 1138 г. Лаврентьевской летописи, в которой руские посадники по степени зла, причиненного людям, приравнены к половцам. «И тако бысть пагуба посульцемъ, ово отъ половець, ово же отъ своихъ посадникъ».[413] Из летописного контекста следует, что Посулье в этом году было захвачено Ольговичами и, скорее всего, о «пагубах» именно их посадников говорит летописец. Сентенция об этом следует сразу же за сообщением о том, что Андрей Владимирович под давлением черниговских князей и их союзников половцев вынужден был оставить Переяславль.

Близкое по содержанию известие имеется также в статье 1176 г. После убийства Андрея Боголюбского на княжение были приглашены Ярополк и Мстислав Ростиславичи. Первый занял владимирский стол, а второй — ростовский. До этого они пребывали в Чернигове, а поэтому пришли на северо-восток со своей администрацией. Вскоре оказалось, что ее управление было сопряжено с экономическими поборами. Руские посадники замучили людей «продажами и вирами». «Сѣдящема Ростиславичема в княженьи земля Ростовьскыя, раздаяла бяста по городомъ посадничьство Русьскимъ дѣтьскимъ; они же многу тяготу людемъ симъ створиша продажами и вирами».[414]

Можно было бы отнести эти ненормированные дани или штрафы на счет чужих чиновников, не связанных с местными традициями и условиями жизни, но, судя по свидетельству летописной статьи 1175 г. Ипатьевской летописи, такими же алчными были и свои. Когда стало известно об убийстве Андрея Боголюбского, во Владимирской земле начались социальные волнения, острие которых было направлено против княжеской администрации. «Горожане же Боголюбьци разграбиша домъ княжъ и много зла створися въ волости его (Боголюбского — П.Т.): посадниковъ и тивуновъ домы пограбиша, а самѣхъ и дѣтскиѣ его и мечникы избиша, а домы ихъ пограбиша».[415]

Упоминание вместе посадников и тиунов среди грабителей населения указывает на то, что они исполняли одни и те же судебно-фискальные функции. В посадских городах высшим княжеским чиновником после самого посадника был тиун, а в княжеских, где посадников не было, судебные дела от имени князя вершили непосредственно тиуны. Это определенно следует из летописных статей 1093 и 1146 гг. В первой из них сказано о грабеже людей тиунами во время правления в Киеве Всеволода Ярославича. «И почаша тивунѣ его (Всеволода — П.Т.) грабити людии продаяти, сему невѣдущю у болѣзнѣхъ своихъ».[416] Во второй — изложена жалоба киевлян князьям Игорю и Святославу Олеговичам на киевского и вышгородского тиунов, которые чинили несправедливости. «Ратша ны погуби Киевъ, а Тудоръ Вышегородъ».[417]

Более полное представление о судебных полномочиях южнорусских посадников можно составить на основании письменных свидетельств, относящихся к Северной Руси. Разумеется, с поправкой на то, что южнорусские посадники, скорее всего, не обладали такой юрисдикцией, как северорусские.

Практически, ничего неизвестно и о законодательных ограничениях посадских обязанностей в Южной Руси, которые имеются, в частности, в Псковской грамоте. «А которому посаднику сѣсти на посадничество, ино тому посаднику крестъ цѣловати на томъ, что ему судить право, а судомъ не мститися ни на когожь, а судомъ не отчитись, а правого не погубити, а виноватого не жаловати». Не исключено, что подобное крестоцелование посадников могло иметь место и в Южной Руси, хотя, учитывая характер их назначений, клятвы эти давались не городской общине, но князьям.

Из содержания Уставной грамоты Смоленской епископии можно придти к выводу, что на определенном этапе компетенцией княжеского и посаднического суда были также и дела церковные. Иначе трудно понять, зачем надо было вводить в специальной грамоте положение о независимости епископских полномочий. «Ажь будетъ иди тяжа, или продажа епископля, да ненадобѣ ни князю, ни посаднику, ни тивуну, ни иному никомуже». Учитывая тесную и непосредственную связь Смоленской земли с Южной Русью, а также и то, что Смоленская епископия выделилась из Переяславской, можно думать, что подобной независимостью от княжеского и посаднического суда обладали и все другие епархии.

Со времен первых исследователей системы государственной власти на Руси (М. А. Дьяконов, Н. П. Павлов-Сильванский, А. Е. Пресняков, С. В. Юшков и др.) в историографии утвердилось мнение, что, кроме Новгорода и Пскова, во всех других древнерусских центрах, где были княжеские столы, институт посадничества не имел места. Более того, как полагал М. А. Дьяконов, даже в т. н. «посадских» городах власть посадников прерывалась, как только там появлялся князь.[418] В пользу такого вывода, как будто, свидетельствует летопись, не называющая посадников в удельных столицах. Там среди первых княжеских помощников, как правило, фигурируют воеводы и тысяцкие. Лишь однажды в летописи говорится одновременно о князе и посаднике, как о представителях власти в одном городе. Это, о чем речь шла выше, в известии об изгнании из Турова Вячеслава Владимировича и его посадника Жирослава Иванковича. Вторым таким свидетельством, на что до сих пор не обращали внимания, возможно является грамота Смоленской епископии, оговаривавшая суверенитет церковного судопроизводства, независимого от князя и посадника. Не будь этого института в Смоленске, в подобной констатации не было бы смысла.