Власть пса - [13]

С робкой улыбкой на губах он простоял еще немного и, подойдя к Питеру, коснулся рукой его головы и прошептал:

– Ты хороший, хороший мальчик.

А после ушел в одну из комнат наверху.

Услышав наверху шум, Питер поднялся следом за Джонни.

– Питер? – крикнула мальчику Роуз. – Питер? Что тебя туда понесло?

Мальчик ничего не ответил.

– Не разбуди отца! – раздался снизу отчетливый шепот Роуз. – Должно быть, он очень устал.

– Сейчас спущусь.

Спустившись, Питер замер в дверях кухни и окликнул Роуз. Но не по имени, как он обычно к ней обращался, а назвал ее матерью. Слово это прозвучало так странно, так официально, что Роуз обернулась от печи, где кипятилась вода для чая.

– Да, Питер?

В руках у мальчика был черный гребешок, который он всегда носил с собой. Наверное, только закончил расчесывать свои светлые волосы. Не решаясь заговорить, Питер провел пальцем по зубьям гребня, а потом еще раз и еще раз. От скрежета Роуз стало не по себе.

– Питер, умоляю.

Глядя сквозь нее, он смотрел на стену кухни.

– Что ты там увидел?

Питер пытался подобрать слова – сообщить матери, что минуту назад перерезал веревку, на которой повесился отец. Одну из тех веревок, что лежали сложенные в кольцо на окне. На случай пожара.

III

Сперва соседи, а затем, когда разошлись слухи, и заезжие туристы стали коситься на постоялый двор, где случилось самоубийство. Из дверей салуна на крутящуюся мельницу за пустырем глазели посетители и дивились отважности хорошенькой девушки, что выбегала на улицу снять белье и одну за другой стягивала с веревки вещи, но больше не поливала цветы. Некоторым из гостей ужасно хотелось взглянуть на девушку и мальчика поближе – узнать, остались ли на лицах следы былой трагедии? Постоялый двор работал теперь как ресторан, правда, из-за дурной молвы посетителей в нем было немного: комната, где предполагалось отобедать, находилась прямо под тем местом, где случилось это, что неизбежно наводило на мысли о смерти и разочарованиях в собственной жизни.

Не выдерживав безнадеги Бича и его окрестностей, многие, кто знал Джонни, покинули город. Реже стали ломаться автомобили, а потому закрыл свое заведение мужчина, который переоборудовал старый амбар в ремонтную мастерскую, и поросла бурьяном красная бензоколонка. Разорилась куриная ферма. Так и не смог добиться успеха мужчина, продававший странные причудливые камни и окаменелую древесину. В салуне появились новые бармены.

Сам постоялый двор был выкрашен нынче в красный и переименован в «Красную мельницу». Здесь по-прежнему останавливались коммивояжеры, следовавшие через Бич, слишком уставшие, чтобы обращать внимание на местные слухи, или приезжавшие слишком поздно, чтобы кто-то успел о них поведать. Впрочем, помимо грязной комнатушки над магазином, выбора в городе почти не оставалось. Отвлекала от сплетней и война, заставлявшая людей уживаться с мыслью, которая буквально переворачивала их сознание: те, кого они знали, с кем выпивали, ссорились, кого любили и кому изменяли, погибли в окопах Франции. Как это возможно, не верили они, наблюдая за солнцем, заходящим за горы, – как это возможно, чтобы те, кого они знали, лежали мертвыми во Франции?

Пока салуны стояли закрытыми, всего за десять долларов Роуз Гордон выкупила в одном из них механическое пианино, стоившее не меньше двух тысяч! Но вскоре салуны вновь опасливо открыли свои двери. Теперь ими заправляли бутлегеры, возившие из Канады автомобили марки «хадсон». Кто быстрее – «хадсон» или «кадиллак», спросите вы. Что ж, скажу вам, что однажды Пол Маклафлин, прокурор Херндона, на своем «кадиллаке» и Джерри Диснард, бутлегер на «хадсоне», решили опробовать новую дорогу, и Макмафлин Диснарда все-таки обогнал…

Итак, благодаря войне и бутлегерам с их ночными перегонами машин из Канады старая история о самоубийстве перешла в разряд мифов и городских сказаний. Подробности забывались, и потому одни рассказывали, что Джонни застрелился, а другие – что выпил яд, который легко мог раздобыть, будучи доктором. Третьи считали, что Джонни попросту исчез, бросив жену с ребенком. При этом все они восхищались девушкой, которой хватило смелости остаться и превратить заведение в своего рода придорожный ресторан. Чтобы заглянуть в салуны бутлегеров и отведать жареной курочки в «Красной мельнице», в Бич приезжали даже франтоватые, разбогатевшие на войне толстосумы, мчавшие из Херндона на своих «мерсерах» и «штутцах». Что-то необыкновенное делали с обсыпкой в этой курице!

Конечно, если угодно, здесь можно было заказать и стейк, и горячий тающий во рту бисквит, и душистый салат из латука. В отличие от других заведений, где кофе по полдня томился в баке, в «Красной мельнице» его подавали свежесваренным. Для тех, кому после ужина хотелось потанцевать, имелось механическое пианино и старые добрые мелодии: «Все как у цыган», «Жанна д’Арк», военные песни, не пользовавшиеся, правда, особым спросом, «Чай на двоих» и «В свете звезд».

«А что мальчик?» – «Он обслуживает столики, но хозяйка сама подходит узнать, все ли тебе понравилось – а нравится здесь все».

«Но все же как он?»

«Да откуда мне знать? Должно быть, заканчивает школу, а может, еще не заканчивает. Ну и взгляд у него: смотрит, но не видит тебя или же видеть не хочет. Такой часто бывает у чересчур умных детей. Слишком много учатся. Кем он станет? Доктором? Не знаю. Конечно, это дорого, кто будет спорить. Думаете, она зарабатывает достаточно? Но все же я бы заехал к ним на вашем месте, забронировал столик и заказал бы жареную курочку. Девушка сыграет вам на пианино. Она, говорят, тем и жила раньше, что играла на пианино».