Власть предыстории - [30]

Глава шестая. ДРЕВНЕЙШЕЕ ЯДРО СОЦИУМА

Всеобщее понятие человеческой природы допускает бесконечное число модификаций, и ссылаться на опыт, утверждая, что модификации необходимы, что человеческая природа никогда не наличествовала в чистом виде, — это не вынужденный прием, напротив, это можно строго доказать; достаточно только твердо установить, в чем могла бы заключатся чистая природа человека?

Гегель

Взгляда на любое общество достаточно, чтобы обнаружить в нем несколько явлений, уходящих своими корнями в непроглядную темень времени. Всепроникающие, вездесущие, они располагают разными, но очень устойчивыми и мало меняющимися от эпохи к эпохе механизмами воздействия на людей. Они сопровождают нас от рождения до смерти, словно некие духи. Порой они напоминают беспощадных палачей, влекущих человечество на гильотину. Иногда — добрых гениев, подталкивающих цивилизацию к прогрессу. Но так или иначе эти могущественные конвойные со всех сторон окружают людей, ни на минуту не смеют они выскользнуть из-под их бдительного ока.

Пожалуй, самое поразительное в них — полное равнодушие к людям. Одна власть, уступая свое место, передает их в полной исправности, вычищенными от пыли и ржавчины. А наследница, придирчиво осмотрев эти механизмы, чуть подправив их, добавив им силы, усовершенствовав в соответствии с веяниями новой эпохи, без промедления пускает их в дело. И вновь строгие и бдительные стражи караулят дом человечества, порой поддерживая его крышу, а чаще грозя обрушить ее нам на головы.

В самом деле, что может быть могущественнее и грознее, чем Война? Разве она не служила любой власти? Кто может сказать, когда, как и почему возникла она среди людей? Чем объяснить, что человек ввел в употребление столь кровавый механизм? Имея в виду Войну, Макс Борн сказал, что «попытка природы создать на земле мыслящее существо вполне может закончиться ничем»[129].

Война — самое поразительное и страшное изобретение людей. О ней пишут многие, но мало кто пытается понять ее природу и суть. Ее клеймят с трибун разной высоты, объявляют торжественно вне закона. И тут же, не отходя от микрофона, подписывают приказ о мобилизации внеочередников запаса. Политики утверждают, что перемены в судьбах человечества обнаруживаются на полях сражений. По-видимому, они знают, что говорят… Но почему же сегодня так мало попыток дать себе отчет в сокровенной сути Войны как древнейшего социального феномена? Что это — защитный рефлекс маленького человека, отчаявшегося повлиять на своих вождей? Или мужицкое, скорбно-терпеливое ожидание грома, чтобы уж потом истово, от лба до пупка и с плеча на плечо перекреститься?

Немалая доля вины за этот парадокс кроется, как это ни покажется странным, в психологии ветеранов, вынесших тяжесть минувшей войны. Вернувшись с фронта, они захотели, разумеется, узнать, кто же виноват в том, что их жизни, их судьбы растоптала война. Так появился на свет Нюрнбергский процесс. Справедливость его понятна; пожалуй, единственным вредным его последствием была упрочившаяся иллюзия: война имеет под собой исключительно уголовную вину политических руководителей нации. И баста! С этой окопной позиции ветеранов уже не собьешь, им все известно. Сколько ни твердить им, что любая очередная война тоже будет иметь своих конкретных виновников, но от этого человечеству не легче, они все равно будут стоять на своем: во всем виноваты «проклятые империалисты», или «проклятые фашисты», или не менее «проклятые коммунисты». Надо лишь смести с лица земли очередного преступного противника, и войны больше никогда не будет.

Но сколько раз уже сметали, а Война все живет! Трагедия ветеранов, ненавидящих войну и больше всех от нее пострадавших, заключается в том, что они оказываются самой надежной опорой того социального механизма, который сломал их личную судьбу. За многие тысячелетия своего существования Война унесла, по-видимому, более трети всех родившихся на земле людей. Быть может, она входит в нашу подлинную природу, которую мы унаследовали от животных? У насекомых есть свои «разведчики», «сторожевое охранение», «отважные воины», порой даже их каста. Существуют «мобилизация на войну», сражения, грабеж завоеванного муравейника и т. п.[130]. Некоторые этологи полагают, что Война возникла как логическое продолжение врожденной агрессивности, присущей многим животным.

Все это верно, как верно и другое: обезьяны не воюют. Они не совершают набеги на соседнюю территорию, где живут их родичи, а расходятся в стороны при встрече с другими стадами. Совершенно очевидно, что механизм Войны возник и укоренился в ходе предыстории, на каком-то из ее финальных этапов. Должны были произойти чрезвычайные события, толкнувшие участников АСГ к вооруженным столкновениям. Палеоантропы были отнюдь не мирными жителями планеты. Борьба с хищниками показала им собственную силу, которая могла быть применена и друг против друга. Не случайно Ф. Энгельс обронил фразу о том, что каменные рубила «представляют собой орудия охоты и рыболовства, первые являются одновременно и оружием»[131]. На стоянках древних людей были найдены черепа с характерным проломом слева, то есть, очевидно, при ударе рубилом справа и сверху. И также не случайно изобретатель пулемета «Максим» назвал человека «дерущимся животным».